Музыка и Тишина - Роуз Тремейн

Королева София не называет это ямой, но приказывает, чтобы она была глубокой. Она делает вид, что это будет фундамент небольшого летнего домика, беседки, где в преклонные годы она будет сидеть и вязать — как некогда в тайне ото всех вязала со своей горничной на маленьком островке во Фредриксборге — и, наблюдая, как поднимается и опускается солнце, готовиться к встрече с Богом.

Рабочие говорят ей, что для обыкновенной беседки не требуется глубокий фундамент и ее можно поставить прямо на землю. Некоторое время Королева София испуганно смотрит на них, но быстро находится и говорит властным голосом:

— Основание моей беседки должно уходить в землю до того места, где в свое время все мы будем лежать.

Они кивают и спрашивают, на какой глубине находится это место, и Королева София отвечает, что его глубина равна росту мужчины или женщины, «чтобы мне казалось, будто они держат беседку на своих головах».

Рабочие принимаются за дело, на которое уйдет немного времени, но не успели они приняться за работу, как Королеву начинают одолевать сомнения, и по ночам ей снятся страшные сны. Как охранять яму, если она за стеной замка? Она не может поставить стражника на пустом клочке земли и не вызвать тем самым подозрения. Ночью стражники могут принести факелы и все раскопать… Среди крестьян и бюргеров Эльсинора пойдут слухи, что золото Королевы лежит под открытым небом, прямо приходи и бери. Однажды она придет туда за мешочком монет, станет копать все глубже, глубже и не найдет ничего, кроме черной земли да червей.

Ее терзает и мучит мысль о невозможности найти настоящее убежище для ее золота. Люди все видят. Все и ничего. Причина бедственного положения Дании в их слепоте и безволии. Сиюминутные желания и стремления повергают их в нерешительность.

Королева София сжимает голову руками и нащупывает кости черепа. Ключи от сокровищницы, тяжелые, холодные, лежат на сморщенной коже ее груди, такие же тяжелые и холодные, как ее неумолимая Цель.

Поцелуй

В Росенборге за огородом стоит Королевский птичник. Высокий, полный воздуха, сделанный из железных прутьев. В нем прохаживаются золотистые фазаны, будто снова и снова измеряя его перьями стелющихся по земле хвостов. Высоко над ними летают снегири, скворцы и попугаи. На изысканно украшенной крыше бьет крыльями стая белых голубей.

Именно здесь, в кружевной тени птичника, Эмилия Тилсен наконец согласилась встретиться с Питером Клэром. И вот он ждет, разглядывая птиц, но вполоборота развернувшись к той стороне, откуда должна прийти Эмилия. День был теплый, но сейчас, в пять часов, в воздухе стоит легкая прохлада, предвестница осени, она говорит человеческому сердцу о концах и расставаниях.

И Питер Клэр понимает, что у него уже не остается времени на тайные воздыхания по Эмилии. Теперь он твердо знает, что приехал в Данию не для того, чтобы играть на лютне, и даже не для того, чтобы принять на себя роль ангела-хранителя Короля Кристиана. Он приехал в Данию, чтобы познать самого себя, понять, на что он способен, и Эмилия — это зеркало, в котором он видит отражение его собственных качеств.

Синева неба блекнет, снежно-белые голуби затмевают белизну облаков, и Питер Клэр умиляется перистой красоте этих форм и красок.

Ну, а Эмилия… она ждала этого приглашения, этого призыва.

Во время прогулок с Кирстен, памятуя о ее предостережениях относительно вероломства красивых мужчин, она, тем не менее, не упускала случая хоть мельком взглянуть на проходившего мимо лютниста, и всякий раз его облик пробуждал в ней те самые желания и томления, которые, как ей некогда казалось, она навсегда изгнала из своей жизни.

Следуя наставлениям Кирстен, она постаралась изгнать Питера Клэра из мыслей и даже убеждала себя, что он вернулся в Англию и она его больше никогда не увидит. Но он отказался уходить. И в глубине души она знала, что еще до конца лета между ними должен состояться еще один разговор, разговор, в котором будет сказано что-то очень важное. Белые ленты оказались так красноречивы, и дня не проходило без того, чтобы Эмилия не держала их в руках или не прижимала к лицу. Но о чем еще могут рассказать ленты? Эмилия начала жаждать слов и прикосновения человека, который их подарил.

И вот, идя к птичнику вдоль островков огорода, вдыхая аромат овощей и земли, она переживает легкое удивление: ее удивляет смелость, которую она открывает в своей природе, скорость, с которой она бежит навстречу своей любви. Все, что было в ней смиренного, покорного, побуждавшего тушеваться, кажется, в свою очередь, сникло: та Эмилия, которая спешит к Питеру Клэру, — это Эмилия, которая оказала неповиновение отцу, которая отказалась смягчить свое сердце в отношении Магдалены. Это та Эмилия, которая резво каталась на коньках по замерзшей реке. Это (хоть она этого и не знает) та Эмилия, которую видит в своих фантазиях Маркус, та Эмилия, которая шлет ему по небу гонцов.

Она вплела белые ленты в свои каштановые волосы. Кирстен спит и не проснется, пока темнота не возвестит близость ужина и утешения вечера. Эмилия надеется, что этот краткий промежуток времени изменит всю ее жизнь.

Когда она приходит, голуби слетаются на крышу птичника и, опустив головки, смотрят на то, что происходит внизу, где нет ни обмена приветствиями, ни галантных фраз, ни колебаний, ни внезапных сомнений — время для них прошло. Питер Клэр и Эмилия Тилсен — все лето мечтатели в своих одиноких комнатах — встречаются наконец как возлюбленные, и, чувствуя, как он обвивает рукой ее талию и привлекает ее к себе, она знает, что он ее поцелует и не встретит отказа.

Губы у него сухие и горячие, как и его пылающее лицо. Он касается ими ее губ, и поцелуй его подобен сну, она в него погружается, и ей хотелось бы предаваться ему все полней и полней. И лютнист понимает, что это то, чего она хочет, не поцелуя нежности, не бесплотных ласк, но поцелуя, которому отдаешься целиком, который означает конец всего, что было, и начало всего, что грядет.

И когда она отрывает свои губы и смотрит на его лицо, он с легкостью находит слова, с такой легкостью, будто они уже пришли ему на уста, и, чтобы слететь с них, им не хватало тепла тела, прижатого к его телу. Он просит Эмилию стать его женой. Он говорит, что искал только ее и без нее не может представить себе будущего. В его признании столько страсти, что оно, словно магнит, снова притягивает ее к нему, к блаженному сну поцелуя, и лишь немного спустя, когда к ней возвращается дыхание и свет, она без колебаний отвечает:

— Да.

Потом они стоят рядом, смотрят друг на друга и мысленно задаются вопросом: не испытывают ли они те же чувства, что Адам и Ева, когда они рассматривали друг друга в раю и знали, что из всех созданных Богом чудес мужчина и женщина самые удивительные. Они не замечают в воздухе дыхания осени. Едва ли видят светящееся небо и белых голубей. Золотистый фазан издает громкий раздраженный клекот (видимо, он полагал, что только его изысканный наряд должен быть предметом их восторга), но они не обращают на него внимания. Они предстали перед тем, к чему стремились все лето, и теперь стоят в блаженном оцепенении, словно могли бы остаться здесь навсегда.