Злые ветры Запада - Дмитрий Манасыпов

– Знаешь, сержант, почему ведьме не дают воды после поимки? – Марк отхлебнул кофе. – Потому что голос – ее главное оружие. Ведовство, дьяволовы козни, сошедшие с ума добрые люди, верящие в Иисуса милосердного и вдруг решающие сотворить богохульство или безумное насилие. Все идет отсюда, из горла и рта нашей гостьи. Ты не отвечай, Дуайт, не стоит. Просто слушай, может пригодиться.

Дуайт слушал. Не давать воды… не давать. Она провела с ними несколько часов, взятая на исходе ночи. Скрученная по рукам и ногам, с металлом во рту, приоткрытом из-за намордника с удилами. Уголки рта треснули сразу, он помнил кровь, потекшую по подбородку. Как у нее высушило рот и глотку, Дуайт представлял. Каждый «пустынный брат» знает это. Если не знает, то стоит подумать, рейнджер ли он.

Если ты оказался в пустыне, рано или поздно она проверит тебя. Так, как никогда и никто не проверял. Останешься в одиночку там, где не ходят даже койоты. Выжженная сушь и ослепительное небо над головой. Редкая точка ястреба на самой границе зрения и одна фляга воды. Много ли это? Полторы пинты или меньше четверти галлона, на сколько этого хватит обычному человеку? «Пустынному брату» должно хватить на пару-тройку дней, как ни хотелось бы вылакать ее до вечера.

Вода превращается в настоящее жидкое золото. Желание заплатить один к одному «орлами» начинается на третий час безумного похода. К окончанию первого дня вода кажется бриллиантами, разбитыми в крошку и превращенными в жидкость. Шаг-шаг-шаг, она булькает во фляге, заставляя думать только о ней. Перекатывается внутри алюминия, толстой кожи или выдолбленной тыковки, манит легкой доступностью. Так не манит ни одна из когда-либо встреченных женщин, продающих себя за доллары. Вот, протяни руку, открути колпачок, достань пробку, подними ее к губам… Давай, давай, старичок, оно того стоит.

Ха, Дуайт и сам так делал. И только ощутив на языке теплую вонючую влагу, набранную в выкопанной ямке, успевал остановиться. Сапогам мерить растрескавшийся солончак еще три ночи, а воды впереди можно и не встретить. Терпи, старичок, терпи. Шаг-шаг-шаг, отдых, натянуть найденный полог от сгоревшего неподалеку багги, полежать, забывшись в раскаленном багровом небытии, дав чуть отдохнуть стертым в кровь ногам, встать и снова вперед. Туда, где ястреб нарезает круг за кругом, ища кого-то на ланч. Или на ужин. Солнце, ползущее по ослепительно-белесому небу, не дает думать. Мысли сливаются в густую молочную карамель-фадж, липкими потеками размазываются в голове. Шаг-шаг-шаг, туда, где должна появиться темная полоска гор. Шаг… а вода плещется, касаясь стенок фляги.

От глотка до глотка. Сильнее дозы наркомана, сильнее ударов в женское горячее тепло, сильнее чего-либо. Только коснуться краешками губ горячей воды, только провести чуть смоченным языком по сухим лопнувшим губам, по обметанному налетом рту и по ссохшемуся вяленому мясу языка. Трещины в краешках рта рвутся, каждый раз вспыхивая огненной болью и чуть отдыхая до следующего глотка. Шаг за шагом, вперед, туда, где чертов ястреб улетает все дальше, кружа в расплавленной перевернутой тарелке неба.

А ее все меньше и меньше. Вместо плеска доносится еле слышимое бульканье, а идти еще одну ночь и полдня, если не врет чертов компас, если не врет собственное чутье. И вокруг никого, ни одного чертова грызуна, ни одного хренова варана, никого и ничего. Только редко торчащие колючие бревна, по недомыслию называемые растениями. Ни тени, ни грязной лужи, ничего. Только брезентовый полог, натягиваемый на кусок обгорелой дуги, содранной с остатков багги, только самое дорогое на дне фляги.

Он выжил. Добрался до ровных выемок колеи, оставленной патрульным «Кугуаром», натянул полог, сжался внутри и провалился внутрь багрово-черного сна-смерти. Его нашли через несколько часов, время Дуайт рассчитал правильно и вышел, куда нужно. Двое суток, добравшись до Форт-Кросса, он не выходил из ванной миз Хартиган, отмокая и смакуя воду из постоянно полного высокого стеклянного стакана. Любовался на бриллианты капель, стекающих по стенкам, и шевелил пальцами на ногах, больше похожих на лягушачьи лапы, сморщившиеся и бледные.

Да, Дуайт представлял, каково сейчас ведьме.

– Дашь ей воды… – Марк отхлебнул еще раз, – и жди беды. Модуляции голоса, изменения в гортани. Эти красавицы многих свели с ума, заставили делать что-то такое, после чего только костер. Знаешь, что обидно?

Командор говорил не с Дуайтом. Допрос начался.

– Обидно из-за тебя самой. Из-за таких, как ты. Знаю, не поверишь. Командор истинной церкви для вас такое же зло, как вы для добрых людей. Сталь, огонь и боль. Больше ничего. Но… смотрю на тебя и даже восхищаюсь. Ты сильна. Красива. Умна. Настоящее сокровище в наше время. И ты – зло.

Марк встал. Из кейса на свет появилась странная штука. Круглая пластина из серебра, украшенная ажурным плетением и алым стеклянным глазком посередине. Марк нажал на него, заставив загореться и выпустив из внутренностей несколько острых кривых шипов и длинную иглу посередине.

– Боли еще не случилось. И даже вот это – вовсе не боль. Но приготовься и не кричи слишком сильно. Рисковать, понимая твою близкую гибель, не стану. А это поможет, тебе это известно.

Ведьма дернулась. Кресло дрогнуло, чуть качнувшись. Дуайт не видел ее лица, видел лишь пальцы на правой руке. Перетянутая в запястье толстой кожей, та наливалась отеком. Но пальцы… пальцы белели ледяной прозрачностью, прореживаемые синими нитями сосудов. Как она не погнула сталь, вцепившись с такой силой? Звук пришел сразу же, как Марк встал и шагнул к ней. Непонятное устройство-паук на миг зависло чуть выше груди, если Дуайт не ошибся.

Хрустнуло, жутко и низко. Ведьма вздрогнула, глухо застонав. Низкий сильный звук шел изнутри, не смолкая, лишь становясь выше и поднимаясь к потолку. Набирал и набирал обороты, с воем и присвистом. И оборвался, почти поднявшись до визга пилы-циркулярки, резанув хрипом и оханьем, куда больше приличествующим жаркой ночи на двоих. Дуайт вздрогнул, понимая слова Марка про голос ведьмы. По спине, остро пробежав вдоль позвоночника, скользнула обжигающая искра мгновенного возбуждения.

– Теперь понимаешь? – Марк, отступив от ведьмы, покачал головой. – Ничего, сейчас так уже не будет. Надо лишь подождать.

Дуайт решил не ждать. Натянул ремень, заставив ее засипеть. И чувство пропало, ушло внутрь, успокоившись. Но…

Он знал. Теперь знал точно. Что никогда не забудет того обещания, услышанного в звуке боли. Того наслаждения, окутавшего от звука. Никогда.

Командор поднял руки. Звякнуло, еле слышно хрустнуло. Намордник аккуратно лег на стол, заскрипев серебром, ставшим в два раза тоньше.

– Вот теперь можно поговорить. – Марк сел на стул. – Желать тебе здравствовать не стану. И не поинтересуюсь твоим именем. Это совершенно не нужно. Нужно другое. И очень хочется надеяться на твой здравый смысл. Умереть от пули не то же самое, что умереть от боли. Ты готова разговаривать?

Ее голос… Дуайту хотелось, очень сильно хотелось, чтобы тот оказался другим. Но чудес не бывает. Голос оказался именно тем самым. Низким, бархатным, обволакивающе-медовым и… опасным. Ведьма не сдавалась даже сейчас. Скрученная по рукам и ногам, сидящая на троне боли и одна. Если она и боялась, то не сейчас. Куда опять делся страх? Этого Дуайт не знал. Он понимал совершенно другое.