Честный акционер - Фридрих Незнанский

Он полез в карман, но Казанский его остановил:

— Не надо. Я вам верю. Что вам от меня нужно?

Казалось, столь прямой и резкий вопрос смутил Кизикова еще больше.

— Э-э… Дело в том, что… Не знаю, как начать. В общем, Михаил Храбровицкий очень многое сделал для нашей ассоциации…

Лицо Казанского помрачнело. Кизиков заметил это и затараторил, стремясь побыстрее договорить:

— Он и Борис Григорьевич Берлин щедро финансировали нашу организацию. Они построили для наших подопечных санатории и пансионаты. Дали им жилье…

— Ближе к делу, пожалуйста, — оборвал его Казанский, уже сожалея, что остановился.

Неожиданно робость на лице Кизикова сменилась выражением горькой иронии.

— Да куда уж ближе, — усмехнулся он. — Ближе-то некуда. Дело в том, что после ареста Храбровицкого мы, ветераны, решили провести свое собственное расследование.

— Вот как? — насмешливо поднял брови Казанский. — Интересно.

— Мы честно проверили все факты, о которых идет речь в вашем деле… — продолжил Кизиков. — Ну то есть в деле, которое вы возбудили против Храбровицкого. После тщательной проверки мы пришли к выводу о полной невиновности Храбровицкого.

— Мои поздравления, — сказал Казанский, глядя на наручные часы. — Это все?

Кизиков протянул начальнику Следственного управления черную тонкую папку из кожзаменителя:

— Вот в этой папке — доказательства его невиновности. Тут все доказано, с цифрами и комментариями.

Казанский посмотрел на папку с нескрываемым презрением. Затем перевел взгляд на Кизикова и сказал раздраженным голосом:

— А вам не кажется, что вы взялись не за свое дело?

Кизиков покачал кудрявой головой:

— Нет, не кажется. Потому что это и наше дело тоже. Видите ли, Владимир Михайлович, после того как следственные органы организовали дело против Храбровицкого, «СНК» прекратила финансирование нашей ассоциации. Объекты лишены дотаций и субсидий, и…

— А, теперь понятно, — оскалился Казанский.

Лицо Кизикова слегка порозовело.

— Вы зря улыбаетесь, — произнес он с обидой в голосе. — Мы дорожим не только деньгами, но и нашей репутацией. Мы не передернули ни в одном из фактов. Если вы просмотрите эту папку, вы сами во всем убедитесь.

— Насколько я понимаю, вы от меня просто так не отстанете? — не столько спросил, сколько констатировал Казанский. — Что ж, черт с вами, давайте вашу папку. Я все проверю.

Кизиков широко, белозубо улыбнулся:

— Спасибо! Я знал, что вы не станете от меня отмахиваться.

— Не за что, — сухо ответил Казанский. — Я не обещаю, что вот так вот запросто поверю в ваши изыскания. Но я их просмотрю. А теперь извините, мне пора бежать. Всего хорошего!

Казанский повернулся и стремительно пошел по коридору, держа папку под мышкой. Павел Петрович, на лице которого не осталось и тени улыбки, задумчиво смотрел ему вслед.

В тот же вечер, около девяти часов, Владимир Михайлович Казанский закончил просматривать папку Кизикова. Закрыв последнюю страницу, он некоторое время сидел неподвижно, сосредоточенно глядя на черную обложку. Его бледный лоб прорезали три тонкие морщины. Просидев так с минуту, он тряхнул головой, затем взял папку, встал из-за стола и подошел к сейфу.

Раскрыв сейф, он опять помедлил. Секунду-другую… Железная дверца сейфа с железным лязганьем захлопнулась, но черная папка все еще была в руках у Казанского.

— Ну уж нет, — решительно проговорил он. — Я знаю, где тебе место!

Он усмехнулся и подошел к измельчителю бумаги. Через минуту длинные бумажные лоскуты — все, что осталось от содержимого папки, — мирно покоились в мусорной корзине. А Владимир Михайлович с чувством выполненного долга накинул плащ и вышел из кабинета.

— Ох, дочка, не знаю… — Павел Петрович взъерошил ладонью черные как смоль волосы. — Не понравилось мне его лицо. Очень не понравилось.

— Что значит «не понравилось»? — строго сдвинула брови Лариса. — Он не девушка, чтобы нравиться. Он ведь взял папку? Взял, да?

— Ну взял, — признал Кизиков.

— Ну вот и успокойся. В конце концов, Казанский — профессионал. Он не сможет просто так отмахнуться от фактов.

Павел Петрович незаметно покосился на дочь. Под глазами у нее были тени. «Опять не спала всю ночь», — с горечью подумал он.

— Чего молчишь? — тревожно окликнула отца Лариса. — Не веришь, что ли?

— Ларис, я не знаю, — пожал он крутыми плечами. — Но если ветер и впрямь дует со стороны Кремля, то Казанскому придется повернуться в нужную сторону. И тут уже никакая папка не поможет.

— Как флюгеру, — задумчиво сказала Лариса.

— Да, так, — согласился с ней Павел Петрович.

— Но что-то ведь нужно делать! — Лицо Ларисы раскраснелось. В ее широко раскрытых глазах появился тот фанатичный блеск, который так часто пугал Ки-зикова и который в былые годы он изредка видел в глазах своей жены, Ларисиной матери.

— Доча, все, что мы могли сделать, мы уже сделали, — твердо сказал ей Павел Петрович. — Доказательства мы собрали. Мы знаем, что Храбровицкий невиновен. А теперь и следствие об этом знает.

— Какой же ты наивный, — усмехнулась Лариса. — Если мы опустим руки, он пропадет. Понимаешь ты это?

Павел Петрович рассеянно пожал плечами.

— Да что с тобой говорить! — махнула на него рукой дочь. Ее славное личико еще больше раскраснелось от гнева. — Тебе просто плевать на него, вот и все.

— Не говори так. Это несправедливо.

— Да ну тебя!

Лариса вскочила с дивана и бросилась к двери.

— Лариса!

Но она его не слушала. Дверь распахнулась, и Лариса вскрикнула от неожиданности, наткнувшись на высокого человека с красивым, хоть и несколько полноватым лицом.

— Простите, что напугал, — вежливо проговорил мужчина.

— Ой, Борис Григорьевич! Это вы меня извините. Вы к папе?

— Да, — кивнул Берлин и улыбнулся. — Можно мне войти?

— Да, конечно.

Лариса посторонилась, впуская бизнесмена в кабинет. Потом закрыла дверь и вернулась на свое место. Кизиков и Берлин пожали друг другу руки. Берлин сел в кресло, лицо его стало каменным. Лариса и Павел Петрович уставились на него в тревожном ожидании.

— Я наводил справки, — сказал Берлин. — Папка, которую вы передали Казанскому, не приобщена к делу.

— Я так и знала! — выдохнула Лариса.

Кизиков провел рукой по жестким кудрям. В глазах

его появилось отчаяние.