Агасфер. Золотая петля. Том 1 - Вячеслав Каликинский

Головной салон-вагон эшелона под литерой «В» занимал сам Верховный. В двух следующих вагонах размещался личный конвой адмирала. Остальные вагоны первоначально были отданы штабным офицерам, однако после страшной аварии под Татарской состав пришлось переформировать и прицепить после четвертого по счету вагона полтора десятка теплушек с золотом из разбитых вагонов эшелона «Д».

Штабные офицеры делили четвертый вагон с радистом Верховного правителя и чешскими легионерами, нахально подселившимися сюда после аварии. Наличие в вагоне радиоотделения с хрипящей, свистящей и завывающей на все голоса радиостанцией вызывало у офицеров непреходящее раздражение. А сожительство с чехами было хоть и обидным для русских, но все же интересным: можно было завсегда напроситься к иностранцам в гости и порасспрашивать их о довоенном житье-бытье в Европе и Австро-Венгрии. А то и сподобиться попробовать их традиционный напиток сливовицу – крепкую и непривычно-сладкую водку. Впрочем, чехи оказались людьми прижимистыми и вскоре стали делать вид, что не понимают целей визитов русских офицеров. А на прямые вопросы о сливовице улыбались, разводили руками и отрицательно качали головами: кончилась, братушка! Извини-подвинься…

Прибытие из Омска в Новониколаевск коренным образом изменило главенствующий статус Верховного правителя. Когда литерные поезда адмирала добрались до сибирской столицы, то уперлись тут в эшелоны чехословаков. На требование Колчака пропустить его литерные составы был получен едва прикрытый вежливостью категоричный отказ: легионеры в первую очередь давали зеленый свет на восток только своим эшелонам. Верховный правитель, будучи оторванным и от правительства, и от армии, фактически превратился в заложника чехов и словаков. Ничего поделать с этим было нельзя, и Верховный промаялся в Новониколаевске до 4 декабря, занимаясь вопросами обороны города от катящейся лавы красной армии.

В Новониколаевске свободные от дежурств офицеры озабоченно рыскали по сибирской столице в поисках продовольствия и спиртного. Пусть не «Смирновской» или «Шустовского» – не до жиру, как говорится. «Спиритус вини ректификати» тоже мог пригодиться в поездке, которая обещала быть черт знает какой долгой. Однако на местных рынках и толкучках на вопросы о спиртном либо отрицательно трясли головами, либо непомерно дорожились. Интерес спекулянтов могли пробудить разве что царские червончики и пятерки. Как будто личный конвой Верховного, охраняя увозимое от большевиков золото, купался в нем!

Правда, кое-кто из особо догадливых офицеров еще в Омске или Казани, участвуя в перегрузках «презренного металла» в вагоны и на пароходы, не торопился сдать полковому казначею выпавшие из разболтанных ящиков монетку-другую, а незаметно для прочих опускал царские червончики за голенища сапог. Иногда тяжелые ящики прямо-таки выскальзывали из натруженных рук и разбивались. Тогда офицеры, смущенно поглядывая друг на друга, торопливо запихивали монеты в карманы и подсумки.

Сия вольность, впрочем, была смертельно опасной. Пойманных на месте преступления расхитителей по приказу Верховного тут же расстреливали. Бывало и такое: выстроив офицеров в шеренгу, вдоль нее ходил со стеком в руке личный телохранитель адмирала, капитан Мержеевский. И, вглядываясь в лица господ офицеров, время от времени легонько стукал стеком по выпуклостям на карманах кителей. И когда в ответ слышался предательский звон, помощники Павла Франциевича молча выволакивали вора из строя, отводили в сторонку и, морщась, пристреливали.

После этаких безжалостных экзекуций те, кого «пронесло», спешили в сортир или просто за угол. А там, пугливо оглядываясь, высыпали подобранное золото прямо на землю, и, крестясь, спешили снова на люди.

Но не все. Было замечено, что многие офицеры в ту суматошную пору отчего-то вдруг озаботились состоянием своих сапог. Причем ремонтировали их сами, исключительно ночами, не доверяя денщикам. Разгадка была простой: люди мастерили в подкладочной коже голенищ кармашки для монет: и незаметно, и не зазвенят проклятые «николашки», хоть застучись по ним.

Вот эти-то, «особо догадливые», никогда не возвращались из отпусков в город с пустыми руками – они легко добывали и «Смирновскую, и «Шустовский», и простую рабоче-крестьянскую водку.

Будучи заняты решением спиртовых проблем, русские, как говорится, отстали от жизни, а когда вникли в ее сиюминутность, поделать было уже ничего нельзя: иностранные легионеры из добродушных и услужливых соседей по вагону, «братушек», незаметно превратились в начальников над русским воинством.

Впрочем, чехи со словаками и сами оказались в двусмысленном положении. Фронты Первой мировой они покинули давно, но ситуация театра военных действий и воля союзных правительств удерживали их в России. Уехать к себе на родину через германскую линию фронта они не могли. Предложенный большевистским правительством морской маршрут через Мурманск и Архангельск тоже был неприемлем: Балтику сторожили немецкие субмарины. Оставался единственный, почти через полсвета путь – до Владивостока, а далее морем. Через южные моря, до Франции, где пополнения с нетерпением поджидала измотанная боями французская армия. В условиях отступления Колчака и быстрого продвижения на восток Красной армии перед ними был нелегкий выбор: либо остаться в чужой стране и выступить на стороне белых, либо пойти на компромисс с красными и получить пропуск в Приморье. Руководством корпуса было принято решение в пользу компромисса.

Поскольку на фронт вернуть «братушек» большевики так и не смогли, то решили использовать чехов и словаков на охране железной дороги. Вот тут-то легионеры, не будучи дураками, весьма основательно изменили собственный статус – завладели подвижным составом на всем протяжении Великой железной дороги от Перми до Владивостока. На железнодорожной магистрали чехословаки, по-прежнему сохранявшие отмобилизованное, боевое состояние, представляли большую силу.

За Красноярском поезда Верховного правителя – уже не пять, а только два, его собственный и литерный эшелон «Д» с золотом – на две недели были опять задержаны чехами. Под видом охраны от нападения партизан они фактически взяли поезда Верховного под контроль, а его самого – под «вагонный» арест.

Для личного адмиральского конвоя не осталось секретом получение Колчаком телеграммы от французского генерала Жанена. Тот требовал оставаться на месте на неопределенное время – «до выяснения обстановки». А сия обстановка оказалась сложной и запутанной. И все кончилось тем, что 3 января 1920 г. Совет министров Сибирского правительства уведомил Колчака о необходимости отречения от власти и передачи полномочий Верховного правителя Деникину. Адмирал очутился в безысходном положении и был вынужден это требование выполнить, издав свой последний указ. Вся полнота военной и гражданской власти на всей территории Российской Восточной окраины была им передана – но не Деникину, как было указано, а атаману Григорию Семенову.

И литерные эшелоны потихоньку двинулись дальше, на восток.

Начальником команды ближней охраны Колчака состоял офицер чина не высокого, но известный и проверенный – поручик Ермохин. Он был участником Первой мировой, добровольцем антибольшевистских формирований князя Голицына. Генерал-лейтенант Дитерихс приметил толкового поручика еще на комендантской службе в Екатеринбурге, привлек его к охране места поиска и раскопок захоронения останков царской семьи. Когда Дитерихс стал Главкомом фронта, Ермохин получил под начало отряд его личной охраны. А после нешуточного конфликта Дитерихса с Колчаком команда Ермохина перешла под начало Верховного правителя и получила от него специальное поручение – охрану золота. Колчак самолично разъяснил поручику задачи и особенности предстоящих действий охранной команды в пути следования эшелонов Верховного правителя.