Волынский. Кабинет-Министр Артемий Волынский - Зинаида Чиркова

В двух вёрстах от Тебриза посольство встретил курьер местного правителя. Он представился Волынскому и предупредил его, что намечается торжественный въезд в город и что местный хан сам выедет навстречу русскому посланнику.

Волынский раздумывал: торжественный въезд — это уважение к державе, которую он представляет, но это и долгая задержка в пути, основательная подготовка, а у него истощены лошади, пали многие верблюды, а катыров пришлось зарезать в пути из-за голода. Ему же нужно всего лишь заменить негодных лошадей и верблюдов, остаться в Тебризе на возможно более короткий срок.

Поблагодарив за гостеприимство, Волынский отказался от торжественной встречи и объяснил, что он, русский посланник, не хочет затруднять хана и его войско, поскольку погода стоит плохая, дуют свирепые ветры со снегом и так далее.

Но торжественная встреча, хоть и без подготовки, всё-таки состоялась: в слободе, в пригороде Тебриза, Волынского ждали диван-бек, калантар и агасы. Двести солдат и тридцать человек свиты сопровождали этих правителей. От имени хана они поздравили посланника с приездом, извинились за отсутствие хана, сославшись на плохую погоду. Волынский и не предполагал такой встречи, поскольку отказался от торжественного въезда. Проводив Волынского до самого дома, встречающие разъехались, а посольство разместилось в огромном ханском дворце — бывшей резиденции султана. Дворцом Волынский остался доволен, но просил определить ему ещё несколько домов, поскольку всё посольство в одном разместиться не сможет. И тут пошли ему навстречу и выделили ещё несколько домов поблизости.

Волынский надеялся, что быстро закончит все свои дела здесь, но началась всегдашняя персидская волокита с предоставлением лошадей и вьючных верблюдов. Все чины города старались вымогать у Волынского подарки, взятки. Каждый день обещали они поставить ему лошадей, и каждый день оканчивался одним словом «завтра».

Целый месяц провёл Волынский в хлопотах. Чего только не пришлось ему пережить — и обмен любезностями, и подозрительные предложения открыть тайную продажу водки, и несносные обещания. Он не поддался на провокацию, любезно улыбаясь, сказал, что ему известно, что сам шах Султан Хусейн вина не пьёт и всем остальным заказано пить под страхом смертной казни. Но отказ этот привёл только к разным проволочкам.

Наступил новый, 1717 год, а Волынский всё ещё сидел в Тебризе. Он послал в подарок калантару две пары соболей, лапчатый куний мех, отрезы камки и сукна, и калантар клятвенно обещал, что через два дня будут подводы для обоза. Однако подвод и лошадей всё не было, а хан так и не показался Волынскому.

Тогда Волынский предложил калантару нанять подводы и лошадей за счёт посольства. Мера эта оказалась действенной. Через неделю собраны были лошади, верблюды и повозки, и хоть их и не хватало, всё же Волынскому удалось тронуться в путь. Многие вещи пришлось бросить, многое было пограблено в дороге, но все, кто отвечал за сохранность обоза посланника, остались безнаказанными.

Произвол здесь доходил до того, что местные богачи содержали свою клаку — лотов, натравливали их друг на друга, а зачастую и провоцировали бунты. Пока Волынский находился в Тебризе, вспыхнул хлебный бунт.

На городском базаре у некоторых торговцев оказались неверными весы. Мухтасиб — базарный надзиратель — приказал отрезать уши нескольким торговцам за обман. Но при следующей проверке весов для продажи зерна людей мухтасиба встретили выстрелами, побили и едва не застрелили самого мухтасиба. Ему удалось бежать. Усмирять восставших хан послал своего командующего — даруга — с солдатами. Но даруг испугался озлобленных людей, слез с лошади, толпа напала на него, сдёрнула верхний и нижний халаты и отпустила в одной рубахе.

Местная власть так и не устранила беспорядки. И тогда одна слобода поднялась против другой, восставшие перебили друг друга.

Волынский наблюдал за этими схватками и торопился уехать из Тебриза, когда к нему нагрянул иезуитский монах Ришель. Он говорил, что остался без документов — опасаясь турецкого обыска, выбросил их в море. Ришель называл себя папским легатом и пожелал Волынскому, чтобы русский царь благополучно завоевал Персию, потому что силы у персов вовсе нет, а у шаха давно уже во всех провинциях происходят восстания, и страна крайне ослаблена.

Артемий снова не поддался на провокацию: он объяснил Ришелю, что приехал с мирной миссией и ни о каких военных приготовлениях не знает.

Однако Артемий понял суть слов монахов-иезуитов: они много лет изучали внутреннее положение Персии и хорошо знали состояние народа и шахского двора. Для себя он запомнил это, но ничем не показал иезуитам, что согласен с ними. Каждое слово, каждая мелочь взвешивалась им в этой чужой стране, и скоро Артемий научился говорить не то, что думает, а думать не о том, о чём говорит, — он стал настоящим дипломатом.

Трудным был путь русского посольства от Тебриза до Испагани. Миане, Зенджан, Нехавенд, Савэ, Кум, Кашан — везде остановки, везде споры и ссоры из-за подвод и лошадей, везде конфликты, кончавшиеся одним и тем же: всякий раз Волынский сам нанимал подводы и лошадей, платил свои деньги. Сорок три дня шёл караван русского посланника, делая по тридцать вёрст с небольшим за дневной переход. Это была хорошая скорость, если учитывать, как величаво и медленно двигается корабль пустыни — верблюд, а к его шагу приноравливалась и вся процессия. Из самого центра страны умудрялся Волынский отправлять донесения канцлеру Головкину и жаловался на великие трудности пути. «Такое несчастие терпели, — писал он, — какие и ныне насущные шклявы (рабы) терпят, понеже уже меня редкая беда миновала. Люди наши многие пеши идут затем, что многие лошади померли по дороге, а 30 лошадей и несколько верблюдов стало по дороге».

Но не только качество поставленных подвод и лошадей мешало движению каравана. На дорогах Персии вовсю действовали шайки разбойников. Лишь за сутки до прохождения каравана недалеко от города Савэ был ограблен торговый поезд купцов. И ночью, хотя были предприняты все меры безопасности, стреляли по каравану. Волынский уже не доверял людям мехмандара и в особо опасных местах ставил своих людей. Солдаты посланника задержали двух стрелявших, один из них оказался местным жителем, а другой — разбойником. Волынский передал их мехмандару, но тот отпустил нападавших.

Бывали на пути до Испагани и торжественные встречи, выстраивался почётный караул, стояли в строю солдаты. И везде примечал Артемий, каково вооружение у персидской армии. Ружей было немного, и не у всех с фитилями. Вооружение старое, изношенное, солдаты мало обучены и плохо организованы, строя почти не соблюдают.

Эти военные замечания Волынского послужили потом Петру Первому, когда он начал готовить поход в Персию.

Непривычные к местному климату и персидской пище члены посольства стали болеть. От гнилой горячки умерло несколько человек. Особенно сожалел Артемий о своём секретаре Венегиркине, который хорошо владел русской грамотой и изрядно писал, а больше всего потому, что потерял в нём верного переводчика и смышлёного человека. Умер и дворянин капитан Якоб де Биллет, с которым Волынский привык советоваться по всем военным вопросам. Человек генерала Чирикова, Семён Аврамов, хоть и был «подлого» происхождения, скоро стал незаменим в делах Волынского. Он знал речь русскую и персидскую, свободно владел турецким, и во всех переговорах с персами стал «языком» Волынского. Умирали и другие члены посольства, и каждого из них заменить было трудно. «И как вступили в здешнюю проклятую область, — писал Артемий своему давнему покровителю и другу, барону Шафирову, — то властно как в пропасть... И я какой болезни не имел, а здесь такою посетил Бог».