Писатели США о литературе. Том 2 - Коллектив авторов

пришел к формулировке конечной цели. Маркс постоянно делает акцент на роли объективных условий и на ближайших задачах; Уитмен же, исходя из своего представления о том, какими мы должны стать, удовольствовался лишь туманными рассуждениями о «суровой неумолимости» социального развития, о «колоссальных трудах», о покуда еще дремлющей власти, которая держит свои приговоры наготове... В том, что он сосредоточивал свое внимание на неизбежно идеальном будущем, игнорируя насущные конкретные цели, Уитмен может быть с полным основанием назван романтиком и идеалистом. Но, охарактеризовав его так и не более, мы едва ли постигнем его подлинное величие. Ведь здесь важно уже то, что он говорит с нами с такой предельной честностью, которая вдохновляет нас на активное действие в неизмеримо большей степени, нежели трезвые научные выкладки и доказательства.

Мы не можем требовать от поэта быть политическим экономистом. Наука и поэзия говорят на разных языках, хотя их истины тождественны. Кстати сказать, Уитмен настаивал на политическом значении своего творчества. Он прямо говорил, что «Листья травы» в целом создавались как «выступление радикала», а «особый смысл цикла «Аир благовонный» заключается главным образом в его политическом звучании». Если человек способен зажечь в нас эмоциональный порыв к преобразованию общественного уклада, должны ли мы требовать от него еще и скрупулезного исследования механизма этого преобразования, которое должно произойти? Не достаточно ли того, что, став великим поэтом демократии, Уитмен стал вместе с тем и первым великим поэтом социализма?

Вся история становления демократии, полагал Уитмен, распадается на три основных этапа. «На первой стадии были выработаны и обнародованы основные политические права, предоставлявшиеся огромным массам людей, в сущности, всем людям... не представителям каких-то определенных классов, но человеку вообще, и этот правопорядок был зафиксирован сначала в тексте Декларации независимости, а потом и в тексте федеральной Конституции, со всеми многочисленными поправками, возникавшими с течением времени; его воплощением является структура Государственных учреждений каждого штата и система всеобщего избирательного права; и все эти права обладают глубокой значимостью не только сами по себе, но и в том, что они, распространяясь и внедряясь в повседневную жизнь, должны были способствовать возникновению и упрочению сотен других, столь же демократических прав». Политическая зрелость, о чем свидетельствует этот отрывок, поразительна. Уитмен подчеркивает ни больше ни меньше как то, что основополагающие для демократии права были «выработаны», «обнародованы», «распространялись» и «внедрялись». И прежде чем демократия достигнет апогея своего развития, должны возникнуть «сотни других, столь же демократических, прав». Заметим также, как безоговорочно он принял Декларацию независимости и как он особенно настойчиво указывал на важность введения новых поправок к Конституции. Без всякого риска мы можем утверждать, что он никогда бы не согласился с Конституцией, в которой отсутствовал бы Билль о правах и поправки о запрещении рабства.

Уитмен считал, что эта стадия, на которой произошло провозглашение основных принципов, фактически завершилась с окончанием Гражданской войны, с отменой рабства и освобождением человека от феодальной зависимости. Хотя, конечно, предстояло развить демократические завоевания вглубь и вширь. «Вторая стадия имеет своей целью обеспечить материальное преуспеяние, рост богатств, увеличение производства, внедрение облегчающих труд машин, добычу железа, выращивание хлопка, строительство местных, в каждом штате, и трансконтинентальных железных дорог, развитие средств связи и торговли со всеми странами, постройку пароходов, разработку полезных ископаемых, всеобщее трудообеспечение, возведение огромных городов, выпуск дешевых предметов домашнего обихода, организацию многочисленных технических школ, печатание книг, газет, бумажных денег и т. п.». Уитмен думал, что здесь, в области экономической жизни, существовавшая демократия находилась на пути к зениту. «Я нимало не сомневаюсь в предполагаемом у нас... материальном успехе». В его время — чего нельзя сказать сегодня— еще резко бросалось в глаза различие между относительно высоким жизненным уровнем американского народа и бедственным положением народных масс в Европе; поэтому ему казалось, что необходимо только «выработать более универсальную систему владения собственностью, учредить общие гомстеды, повысить всеобщее благосостояние — и добиться гибкого и всеобъемлющего распределения богатств». Он не замечал, что массовое производство уже сокрушило джефферсоновский идеал свободного частного предпринимательства в процессе быстрого роста средств производства. Он настойчиво повторял, что, «по словам Сисмон-ди, подлинное процветание нации достигается не за счет увеличения богатств одного класса; его можно достичь лишь тогда, когда большинство людей имеют возможность, платя небольшой налог, владеть собственным домом и землей. Вероятно, это будет и не самое лучшее зрелище, но зато самая лучшая реальность». Но он, безусловно, не мог не знать об укреплении в Америке привилегированного класса богачей. Он предупреждал: «В современных условиях среди любых опасностей для наций нет опасности более серьезной, чем существование больших групп людей, отгороженных от остального общества высокой стеной. Они не обладают никакими привилегиями, они унижены, растоптаны, их попросту не принимают в расчет».

Время шло, и существование этого класса стало беспокоить его так сильно, что он уже задавал себе вопрос, не превратится ли Америка в конце концов, подобно европейским «феодальным» государствам, в страну величайшего социального неравенства и несправедливости. Заостряя внимание на «богатстве цивилизованного мира, столь резко контрастирующем с его бедностью», он восклицал: «Богачу необходимо иметь крепкие кулаки. Сегодня в Европе богатство растет в основном благодаря олицетворяемому им насилию, вероломству, жадности, убийствам и другим преступлениям. Так продолжалось сотни лет и так будет впредь; и у нас в Америке все происходит точно так же (пока, возможно, не в столь чудовищных формах или, во всяком случае, не столь заметно — ибо мы ведь и существуем недолго,— но мы, кажется, стараемся изо всех сил наверстать упущенное)». Он испытывал живейшее отвращение к «лихорадочному азарту, с каким делаются деньги», к процветанию «постыдного обжорства в то самое время, когда другие голодают». Он выступал против политики тарифной «протекции» не только из принципа (а это очень важное свидетельство его практического реализма), но видя перед собой конкретные факты, свидетельствующие о том, что всю «добычу» получали «немногие избранные», «вульгарная аристократия» банкиров и политиканов, а не «массы», не «трудящиеся мужчины и женщины».

Его заметки по этому вопросу были написаны в то время, когда уже утвердили свое господство магнаты-грабители. Классовая борьба обострилась настолько, что уже вряд ли кто-нибудь мог пройти мимо нее, и менее всего — Уитмен, который, начиная еще со своих первых шагов в журналистике в бруклинском «Игл», часто писал об этом на страницах многих газет, причем всегда выступал на стороне рабочих. Теперь, впрочем, в его словарь начал проникать характерный для рабочего движения язык, когда он писал о своих растущих сомнениях в «невиданном успехе» демократии в сфере американской экономики. «Американская революция 1776 года была