Верни мои крылья! - Елена Вернер

– Не надо его искать. Он у своей… поклонницы. У Кати! – уф, наконец-то сказала.

Два разных человека. Еще секунду назад Ника могла бы поклясться, что только что познакомилась с настоящей Ларисой Липатовой-Стародумовой, а теперь перед ней оказалась худрук Липатова. Привычная. На лицо легла маска надменности, как оттиск монаршего профиля на монету, лоб разгладился, под кожей впалых щек прокатились желваки. Липатова медленно выпустила Никину ладонь и откинулась на спинку кресла. Подумала и положила руки на подлокотники. Девушке показалось, что этим подлокотникам явно не хватает львиных голов, выполненных из дерева какой-нибудь ценной породы. И почувствовала себя обязанной доложить:

– Вчера они были тут вместе. Точнее, Борис пришел…

– Уволь от подробностей, – Липатова повела плечом. – Не хочу ничего знать. Ты можешь просто… привести его сюда?

Он ночевал у Катеньки и, судя по виду и запаху, уже опохмелился пивом. После телефонного звонка Ника вышла выглядывать Стародумова на крыльцо театра, как будто могла этим ускорить его приход или просто побаивалась оставаться наедине с начальницей, так что явление актера заставило ее вздохнуть с явным облегчением. Но чего она не смогла понять, так это то, каким образом она очутилась вместе с ним в пещере дракона. И почему не осталась за дверью, в благословенном и безопасном театральном коридоре.

Они втроем не проронили ни слова. Липатова лишь окинула мужа долгим взглядом, по-режиссерски подмечая детали. И угрожающе двинулась на него. Ника отдала должное Стародумову: тот не выказал никакого трепета, даже когда супруга подошла совсем близко. Она казалась выше ростом, надвигаясь словно хищник со вставшей дыбом шерстью, чтобы выглядеть объемнее и самим видом вселять ужас во врага. Почуяв перегар, ноздри ее затрепетали.

– Опять забухал? – Тон на удивление будничный, но никого не обмануть. – Ай, молодца. Доволен собой, орел?

Ника сообразила, что ее не должно здесь быть. И шагнула к двери.

– Стоять, – негромко и непререкаемо приказала Липатова. И повернулась к мужу:

– Значит, зрители… Овация… Хочешь зрителей? А вот будут тебе зрители. Давай, играй на публику, позорься! Меня позорь, – Липатова в два шага достигла двери и, решительно провернув в замке ключ, сунула его в карман кардигана. Ника, обдумывавшая план бегства, обомлела. Пути к отступлению отрезаны, тем более что Липатова тут же перестала обращать на несчастную внимание.

Кажется, супруги припомнили друг другу все, что накопилось за долгую совместную жизнь. Ника предпочла бы не знать всего этого: как Липатова лечила мужа, знаменитого в прошлом киноактера, от запойного пьянства, из-за которого оборвалась его кинокарьера, как Стародумов закрывал глаза на ее измены и как Липатова ревновала его к поклонницам – если посудить, небезосновательно; как Стародумов тяготился тем, что вынужден находиться в тени авторитарной жены-режиссера, вместо того чтобы почивать на лаврах.

– Кто, я тиран? Грамотей выискался. Да ты меня в грош не ставишь! – кричала ему жена, не замечая, что даже фразу они выбирают одну и ту же, чтобы выразить взаимное пренебрежение.

– А ты ставишь? Ты взяла кредит, нашу квартиру заложила! А меня спросить ты не догадалась?

– Ты был слишком занят со своей девкой… Как ее, Катя? А я спасаю наши задницы! Потому что из нас двоих хотя бы кому-то надо соображать башкой.

– Башкой? А сама-то? Да тебя Мечников заколдовал! – не унимался Стародумов. – Ты с рук у него скоро есть будешь.

– И буду! Он сделал все, чтобы мы удержались на плаву. Деньги, связи! Он считает нам бухгалтерию, таскает реквизит, вкалывает до седьмого пота, он всегда знает, что делать, когда ничего сделать уже нельзя. Потому что ему в отличие от тебя не все равно! Он искренне болеет за мое дело. А ты таскаешься по бабам! – Липатова ткнула Борису в солнечное сплетение пальцем.

– По бабам? Да у меня никого, кроме тебя, за все эти годы не было! Таскаюсь, как же…

Но она не слышала:

– Этот спектакль станет прорывом! Открытием! Откровением!. Мы перепрыгнем сразу в дамки, дубина ты стоеросовая! С нами станут считаться.

– Ты всегда прикрываешься этим «мы». А думаешь только о себе. Ты даже детей от меня не хотела поэтому!

– Не поэтому, – холодно проговорила Липатова. – Театр – вот мой ребенок. Ты мой ребенок! Только успевай носы подтирать и пеленки застирывать.

За мимолетную паузу она успела передохнуть и продолжила, сверкая глазами:

– Ты можешь валить прямо сейчас. Давай, я никого не держу. И когда все изменится… А все изменится. После премьеры мы обновим еще несколько спектаклей и наконец-то займем то место, которого заслуживаем уже давно. И тебя снова позовут сниматься. Если вместо этого не сопьешься в подворотне. Не пропьешь свое лицо. Стародумов, я всегда говорила, что мозгов у тебя как у курицы и сдаешься ты в первом раунде. Слабак!

Слушая их взаимные упреки, такие отвратительные, даже если в чем-то и правдивые, Ника не могла отвести глаз от обручальных колец, сжимавших их безымянные пальцы. Эти золотистые ободки, наивно призванные являться символом нерушимости и вечности союза, были сейчас как сама безысходность. Как безнадежность и растоптанные мечты. Ей вдруг привиделся тот день, когда кольца впервые оказались надетыми на их пальцы. Вряд ли тогда Липатовой и Стародумову могла пригрезиться эта минута. Сколько на планете Земля вот прямо сейчас, в данный момент, швыряющихся оскорблениями людей, еще недавно думавших, что уж их-то любовь – та самая? Борис и Лариса Юрьевна ненавидели друг друга, не замечая, как похожи в жестах, в словах и яростных гримасах, отраженные, проросшие один в другого, как привыкшие сражаться бок о бок солдаты, и Ника чуть не расплакалась от горечи и обиды, на них самих и на весь людской род. Чтобы не слышать их хлесткие слова, призванные уколоть побольнее, она схватила наушники и, отвернувшись, включила первую попавшуюся музыку с липатовского компьютера. Классика, что-то веселенькое и знакомое по рекламе консервированных овощей, но от волнения Ника никак не могла вспомнить автора и название, лишь дурацкую песенку про зеленый горошек и морковку.

Ссора все продолжалась, то затихая, то снова раздуваясь из искры в полномасштабный пожар, так что голоса перекрывали музыку. Когда за спиной что-то грохнуло, Ника подскочила и сорвала с головы наушники.

Липатова и Стародумов склонились над осколками большой вазы-кубка. Ника припоминала этот трофей, привезенный театром с фестиваля в Вильнюсе. Сейчас черно-золотое страшилище из фаянса превратилось в груду битых черепков, но понять, кто именно виноват в содеянном, Ника не смогла. Липатова утомленно обвела кабинет ничего не выражающими глазами.

– Ларисик… – Стародумов коснулся локтя жены.

– У тебя и правда никого, кроме меня, за эти годы не было? Кроме этой, которая сейчас? – Липатова обескураженно покачала головой, и из ее горла вырвался звук, отдаленно напоминающий хихиканье.

– Обезьянка, иди ко мне. – Он притянул женщину к себе и опасливо, как змеиного клобука, коснулся ее эбеново-черных волос. Ника пожалела, что сняла наушники слишком рано.