Отто - Герман Канабеев

тот, кто осознал, что он мёртв, не подчиняется законам жизни, её нравственному давлению, свободен от совести, свободен от необходимости соблюдать и следовать, а значит, свободен по-настоящему. Вы мертвы, так как были живы, а я никогда не жил и потому мертвец, и пришло время для плана мертвеца. Теперь мы вместе, я знаю, что за удовольствие быть с нами со всеми каждому из вас пришлось всё отдать, зато вам будет принадлежать весь мир, но мир исчезнет в тот момент, когда вы перестанете в нём нуждаться, и пусть так и будет».

Я мало понимал в словах Отто. Я отчётливо слышал каждое слово, но терял смысл сказанного, и в тот момент, когда я стал нервничать от непонимания, что-то кольнуло в макушке. Я хотел почесаться, но мою руку схватил стоящий сзади человек. Я обернулся и немало удивился – передо мной был Кевин Фот. Он улыбнулся и шёпотом сказал: «Аккуратнее». Я осторожно провёл ладонью по голове и почувствовал, что в макушке у меня торчит зубочистка. «Не переживай», – сказал Кевин Фот и пальцем слегка вдавил зубочистку на пару миллиметров глубже. Я снова повернулся к сцене, потеряв всякий интерес к Кевину, удивившись поначалу потере этого интереса. И сразу же потерял мысль и об интересе, и об удивлении. Всё сознание словно сжалось в аккуратный золотой шарик и теперь висело в нескольких сантиметрах над макушкой, и я был внутри шарика, свободный от любых концепций, что могли быть рождены мыслями. Мне вдруг стало понятно, о чём говорит Отто, почему я тоже мёртв и почему он мертвец. Это же так просто, я мёртв потому, что был рождён и жил, а он мертвец, ведь никогда не рождался и на самом деле не жил. Я понял, что приставленный ко мне демон – я сам, моё тело и мой беспокойный ум. Я понял, насколько стало легко сейчас, когда я знаю, что мне больше не нужно слушать этого демона и действовать, как он велит, мне стало легко и свободно оттого, что теперь вместо всего этого есть Отто. Он возьмёт на себя заботы, он возьмёт на себя выбор пути, и выбор будет совершенен. Настолько совершенен, что я бы никогда сам этого не понял. Да, Отто тоже демон, но не потому, что порождение зла, а потому что лишён необходимости быть добрым или злым – вот где таилась настоящая свобода. Она не в выборе, не в том, кем быть – добром или злом, она лишь в том, чтобы зла не творить и не допускать. Отто лишён всего, что порождено человеческой необходимостью – быть. И тут же я понял, что демон – просто слово, то слово, что погружает меня в самую суть, дверь, если хотите – яблоко с древа познания и в то же время всего лишь слово, теперь уже лишённое всякого значения.

Я видел, что Отто держит микрофон в руках, но на самом деле губы его не шевелятся. Его голос напрямую звучит в золотом шарике над макушкой – в действительном мне. Я хотел услышать план мертвеца, и я понял, что теперь, потеряв свой привычный разум, я обрёл веру. Так и должно быть – эта мысль привела меня в восторг. Так и должно быть – только утратив всякое мышление, я способен по-настоящему верить. Я снова сконцентрировался на голосе Отто в золотом шарике: «Свобода! Если вы чувствуете теперь себя свободными, вы не можете не понимать, что действительно свободный человек не может допустить, не может принять, он не может спокойно быть в мире, где низводят его достоинство, где убивают, где всё крушит слепая необходимость быть человеком. Так что мы будем теперь делать, если знаем, что свободны? Все те ужасы, что порождены необходимостью быть людьми, повернём против самой необходимости, действуя по плану мертвеца».

Я почувствовал, что золотой шарик над моей головой начинает понемногу опускаться. Он прошёл сквозь мягкую макушку в череп и вспыхнул в мозгу множеством золотых искр, вернув меня в привычный разум. Я, как мог, пытался обобщить для себя услышанное. Сформулировать хоть какую-нибудь удобоваримую мысль. Теперь, когда не было золотого шарика, всё спуталось – сказанное Отто казалось скомканным и непонятным. Я надавил пальцем на макушку, которая понемногу стала твердеть, словно высыхающая на воздухе пока ещё мокрая земля. Надавив сильнее, я снова услышал голос Отто в голове: «Наша цель таким образом подняться в своих мыслях и суждениях, чтобы стало всё равно, существуем мы или нет. А теперь выньте из макушек зубочистки и слушайте своим привычным разумом».

Все стоявшие на поляне одновременно, будто по команде, вытащили из голов зубочистки. Отто продолжил, но теперь я видел, что он нормально говорит в микрофон, и его голос не звучит больше в голове, а, как полагается, льётся из колонок:

– Со времён школы насильственного просветления прошло достаточно времени, чтобы все вы заняли свои места в обществе. Надеюсь, вы сохранили осознанность и не думаете теперь, что стать директором, стать начальником, стать теми, кто принимает решения и от кого хоть что-то зависит, способно стать целью жизни. Если здесь есть те, кому этих достижений достаточно, я попрошу их покинуть нас прямо сейчас.

Отто сделал паузу и внимательно смотрел на толпу. Ни один человек не двинулся с места.

– Хорошо, тогда объявляю, что с завтрашнего дня мы начинаем претворять в жизнь план мертвеца. Удачи вам, люди мои, и помните: когда осознанный разум доходит в познании до стены, за которой нет привычного бытия, он замирает от страха, ему тяжело скинуть с себя ярмо представлений, концепций и мыслей о том, что должно быть или чего быть не должно. Ему страшно оказаться лицом к лицу с истиной. Свобода от необходимости, свобода от принуждения страшна, и страх этот видится всеразрушающим. Не поддавайтесь ему, помните, что нет ничего важнее, чем свобода, лишённая каких-либо убеждений и объяснений. Идите, люди мои, и больше никогда не возвращайтесь. Пусть после вас не останется ничего, о чём можно было бы сказать: это просто жизнь, это просто человеческий мир.

Глава седьмая

Обратно мы ехали молча. На Москву уже спускалось утро. Поток машин начинал уплотняться, и свежий утренний воздух в городе понемногу смешивался с выхлопными газами. Я смотрел в окно и так много хотел спросить у Отто, но знал, что он сам всё расскажет, да и что конкретно хотел спросить, понять я пока не мог.

Машина остановилась на светофоре, и с нами поравнялся внедорожник нежного молочного цвета. На заднем сиденье