Ящик Пандоры - Фридрих Незнанский

Утро еще даже не забрезжило, он старался по звездам определить стороны света, но в астрономии разбирался плохо. Тогда сообразил, что одна половина неба была не такой черной, как другая,— там был центр города. В темноте было невозможно сориентироваться, он зашагал наугад, как ему показалось — на север. Вероятно это была небольшая рощица, которая вскоре осталась позади, и перед ним чуть забелели пятиэтажные корпуса «хрущоб». Где-то послышался вой мотора, он побежал на звук — значит, дорога рядом, и понял, что он уже на этой небетонированной, изрытой колеями дороге, уходящей резко за поворот, из-за которого засветили фары приближающегося грузовика. Он рванулся в сторону, но потерял равновесие на скользком грунте, пытался увернуться от грузовика, но было поздно: его ударило, завертело, отбросило в сторону, он цеплялся за воздух до тех пор, пока сознание не покинуло его окончательно.

17 августа, суббота

Вода так ласково обнимала его, покачивала на поверхности, опускала на дно, дышать было легко и свободно, и ничто не мешало жить в этой приятной прохладе. Но понемногу становилось теплее, а вода стала не гладкой — сначала пушистой, потом шершавой и наконец колючей, начала издавать шум и причинять неудобство. Он попытался открыть глаза, и на него обрушился шквал боли и жара. Больше не оставалось сомнений, что он вернулся в этот мир, который старался отторгнуть его от себя навсегда.

— Когда придет в сознание, сразу вызовите меня. Постарайтесь узнать имя. Надо сообщить родным.

— Он не умрет, Давид Львович? Такой молодой...

— Могу сказать твердо только после полного обследования и рентгена.

«Я не умру, я уже не умер!» — хотел крикнуть Турецкий, но язык и губы еще не подчинялись ему. Он пересилил боль и открыл глаза, но успел увидеть только узкую полоску света, которая тут же исчезла: дверь в коридор закрылась. Значит, он в больнице. Он болен. Чем он заболел и когда? Какое сегодня число? Сколько времени он провел без сознания? Он перевел глаза в сторону и увидел большой крест на темном фоне. Часы на стене — четыре часа пятнадцать минут. Что это — день или ночь? Это не крест. Это рама окна. За окном кончается ночь. Ему очень хотелось узнать, что там за окном, внизу, под этим начавшим светлеть небом. Он приподнялся на локте. В плечо и голову ударило раскаленным железом, и он все вспомнил, как будто прокрутили обратное кино: бешеный грузовик, рощица, грязная речка, вонючая труба, татары, Керим, тюрьма, Чуркин, Амелин... Нет, он еще не умер, он совсем не хочет умирать, но кто-то другой очень этого хотел. И этот другой сейчас придет, или уже пришел в камеру, где была выломана плита, чтобы его убить, напишет от имени Турецкого предсмертное письмо на листе бумаги с его, Турецкого, подлинной подписью.. Нет, теперь этот другой ничего не напишет, потому что Турецкого больше нет в камере, это другой будет его искать, и он его найдет, это совсем не трудно: в тюрьме быстро разберутся, каким образом он оттуда удрал, в каком месте труба выходит на поверхность и где его подобрали после встречи с грузовиком. Из этой больницы надо срочно удирать, это не тюрьма, надо просто встать и уйти, вот так, в этой рубахе шестидесятого размера, встать с кровати и уйти.

Он дошел до двери как по палубе, пол качался под ногами, стены норовили опрокинуться навзничь, но он все-таки взялся за ручку двери и потянул ее на себя, но дверь осталась стоять на месте, а он оказался на полу, прихватив с собой тумбочку, принадлежащую другой, пустой кровати.

Сестра влетела в палату со скоростью света и с такой же скоростью вылетела обратно, возвратясь через несколько секунд с санитаром типовых для его позиции размеров. Он с легкостью втащил Турецкого на кровать, хлопнул пожилую сестру по крупному заду и удалился. Сестра что-то причитала, но Турецкий не слышал ее, сердце стучало от страха — он не может отсюда уйти никуда.

— ...Сейчас к нам придет доктор-, нам сделают рентген...— словно маленькому ребенку объясняла сестра.— А сейчас мы скажем, как нас зовут.

— Саша! — выпалил Турецкий и спохватился — «вот козел, нельзя говорить свое имя, вот козел».— Козлов, Александр.

— Козлов, Александр. Когда мы родились?

Турецкий уже был настороже:

— Тридцать первого декабря тысяча девятьсот шестьдесят пятого года.— Он сбавил себе несколько лет.

— А по какому адресу мы проживаем? Фантазия Турецкого не срабатывала и он долго не мог вспомнить ни одного названия улицы кроме Фрунзенской набережной, на которой как раз сам и проживал.

— Ничего, миленький, не волнуйся, может, телефон есть, я домой позвоню, жене или маме.

— Я живу на Пятницкой, у приятеля. Позвоните, пожалуйста, моей тете, у меня больше никого нет. Скажите, что вы от ее племянника Саши с Пятницкой, обязательно так скажите, только сразу, прямо сейчас позвоните, а то она уйдет на работу, и пусть никому ничего не говорит... ее тетя Шура зовут...

* * *

Полковник Романова за последние двое суток спала в общей сложности не более шести часов, урывками, перемежая сон телефонными разговорами, поездками по городу, беготней по зданию Петровки, 38. Но она упрямо не шла домой и сейчас, в три часа утра, сидела за своим рабочим столом, уронив--голову на руки. Она и себе не могла бы объяснить, почему она вот так сидит, когда все равно до начала рабочего дня ничего не высидишь, и для пользы дела и для ее собственной надо было бы поехать домой. Но сон все-таки морил ее, и она, тяжело поднявшись из-за стола, сняла форменный китель и сапоги, завалилась на узенький кожаный диван. Спала чутко, всё мерещились телефонные звонки, и когда в самом деле часа через два зазвонил телефон, она подумала, что это ей опять кажется, и постаралась снова заснуть, но аппарат упрямо тренькал колокольчиком ее прямого телефона.

Племянник Саша... С Пятницкой... Никому ничего... Она скорописью заносила информацию в приготовленный для записей блокнот, не задавая никаких вопросов и еще как следует не понимая, о ком и о чем идет речь. Записала адрес больницы, попросила объяснить, как доехать на такси, и, натягивая китель, позвонила в гараж. Саша с Пятницкой. «Он собирался сигареты отвезти на Пятницкую». Постояла, подумала, сняла китель и достала из шкафа старую шерстяную жакетку, не известно для какого случая хранившуюся там несколько лет. Посмотрела на свое отражение в зеркале — вот уж действительно «тетя Шура». «Просил никому ничего не говорить». Да уж как-нибудь, Александр, сообразим что к чему. Два часа тому назад попал под машину где-то у черта на рогах, а до этого времени где пропадал?..

Романова добралась до больницы, когда уже совсем рассвело.

— Вот двор не въезжай, жди меня здесь,— сказала она заспанному шоферу и направилась в травмотоло-гическое отделение клиники, третьей по счету, которую пришлось посетить за последние сутки начальнику МУРа.

— Ничего страшного с вами не произошло, Александр Козлов. Кости целы, разрывов внутренних органов нет. Небольшая контузия и сотрясение мозга. Полный покой, и через несколько дней будете в порядке.