Дело марсианцев - Олег Никитин

– Ты настоящий ирой, – восхищенно молвила Глафира и в порыве благодарности поцеловала поэта в щеку.

– А вот как явятся сюда поутру ваши тати, по-другому запоете, – озабоченно сказала Манефа. – Оно, конечно, похвально такое рвение в добыче провианту, но уж дом-то разрушать не следовало. Этакий вандализм еще аукнется! Князь Струйский, да и мой папенька не шибко-то любят шутить, а когда им денежный вред наносят или народишко их обижают… Тут уж, знаемое дело, и до острога недалеко, а то как бы худшего не случилось!

– Чего же хуже? – побледнела Глафира.

– Известно чего! В том сомневаться-то не след, что сей час отцовы приказчики с подручными уже меня повсюду ищут, особливо в Разуваевке и Облучково. Какие они там методы применят, дабы меня сыскать или к разговору Акинфия вашего принудить, одному Ему ведомо. Только людишки они шибко жестокие, других папенька у себя не держит, – усмехнулась девица. – Знал бы ты, Тиша, с кем связался!

Тихон лишь покачал головою в ответ на отчаянный взор Глафиры. Он и так знал, что после доклада проклятого Фаддея кошевники Дидимова уже наверняка рыщут по имениям графа Балиора и Маргариновых. Не приведи Господь, пожгут гумно с урожаем или еще как покуролесят, не найдя искомого! Механику-то каково сейчас? И не помочь раненому товарищу, не явиться в громе механического чудища или хотя бы с пистолем, дабы пресечь вторжение татей! Неудивительно, что Глафира после речей девицы Дидимовой впала в тревогу и печаль.

С другой стороны, прибыть в эдаком рубище, даже без самострела, и заодно вручить им многострадальную девицу, чтобы только отстали? Выходило дурно и нелепо.

– Для меня вопрос несложный, – хмуро сказал поэт. – Украдена беззащитная девушка, а я прознал о ее нахождении. И отлика тут не при чем, то мой человеческий и особливо дворянский долг – вернуть похищенную деву в родительский дом. А какие тут встретятся злобные тати, которые хозяина дурят, да кому я хвосты отдавлю нечаянно… Неважно сие.

– Ну и дурачок, – плюнула Манефа и отвернулась к стене.

– Завтра же в Епанчин поедем! – подытожил граф Балиор. – Лично в Управу доставлю, а далее как знаешь, хоть обратно беги.

Манефа пробурчала в ответ что-то похожее на отрицание или ругательство и засопела – сделала вид, что притомилась и спит. А может, это болезнь сморила бедную деву, рассудок которой пострадал от жестокого умыкания.

Тихон уже собрался повторить трапезу, но решил воздержаться. Скоро он намерен был вздремнуть, прямо на узкой лавке у двери или на полу, а потому и не стоило набивать желудок. Глафира между тем что-то напряженно обдумала, заменяя прогоревшую свечу на новую, и подступила к поэту с тихим вопросом:

– О чем эта взбалмошная вертопрашка тут толковала? Какие такие «ваши тати»? Они что, в услужении у заводчика Дидимова состоят и притом ее в узилище держали?

«Ох, и ушастая же девица! – досадливо подумал Тихон. – Ишь, все подмечает».

– Чепуха это, Глаша… – прошептал он с самой невинной физиономией. – Ну что ты придумываешь? Как это может быть, чтобы родной отец свою дочь кошевникам отдал?

– Вот и я думаю, как? – нахмурилась Глафира и тряхнула волосами, отгоняя надоедливые думы о посторонней девице. – Господь с ними, заводскими. В дворяне пробились, а культуры не нажили. Ты где почивать намерен? Ложись на мою лавку, я-то уже выспалась, пока ты за провиантом ходил.

– Что вы там про лавки толкуете? Отчего это на твою, когда у меня полати вдвое шире? – сварливо выступила с печи Манефа. – Спали же мы вместе прошлой ночью, чего выдумывать? Тащи себя ко мне, Тиша, я до тебя зело охотна.

Глафира потемнела лицом и уставилась на графа Балиора, будто желая увидеть, как тот горячо опровергает вздорную девицу. Но поэт лишь виновато пожал плечами и смутился.

– На полу, оно конечно… Без одеяла затруднительно…

– Нет уж, поступим как благородные люди, – сказала Глафира. – Ежели никто не будет против, конечно. Тихон Иванович пусть на лавку ложится, а я к мадемуазель Дидимовой присоединюсь. Пусть и захвораю от нее некстати, ну да мне простительно будет в постели поваляться и уроки пропускать.

– Tu n'as pas peur, que j'égratignerai par les griffes toxiques?[44]

– Non, les dents je serai paré![45]

– Хорошо, я пока снаружи подышу, а вы устраивайтесь, – поспешил выступить Тихон, пока девицы не затеяли при нем яростный спор с потасовкою.

Прихватив с подоконника выдохшийся табак егеря, он выскочил в сени и оттуда на крыльцо. Зелье и вправду оказалось совершенно никчемным – как ни тщился поэт ощутить его дух, ничего не получалось. В досаде он опорожнил табакерку и стал прислушиваться к ночным шумам.

В первую голову его интересовало, какова обстановка в лагере Струйского. Однако никаких звуков с той стороны не доносилось, а ведь железное чудище, когда он покидал бивуак, продолжало тарахтеть и пускать дым вперемешку с паром. Видимо, к теперешнему моменту оно уже выдохлось. И криков с лаем также слышно не было. «Не пропадут, – подумал по адресу татей граф Балиор. – В продуктовом сарае переночуют». Он представил себе впечатление, какое произведет на Дидимова вид разгромленной избы, и ему стало отчасти жалко Филимона с его приятелем.

Было очевидно, что задерживаться в этом лесу, в такой опасной близости от лагеря, уже нельзя. Утром или к полудню хозяин угодий наверняка отрядит гончих псов и людей на поиски злоумышленника, что пробрался в его охотничьи угодья и посмел совершить нападение на бивуак. Несомненно, об этой избушке он вспомнит в первую очередь.

Тут снова полил дождь, и поэт решил воротиться в избу. Сомнений нет, утром надобно погружаться на бедную Копну и скакать что есть мочи в имение Маргариновых. Раз уж крепкая кобылица стерпела их с Акинфием, то уж двух невесомых дев и подавно выдержит. А Тихон позади побежит, словно греческий олимпиец. «Заодно и похудею», – печально решил он.

– А почитай-ка нам стихи на сон грядущий, – со смешком потребовала Манефа, когда он вернулся в дом.

Обе девушки уже устроились на печи, однако отправляться в объятия к Морфею отчего-то не торопились.

– Еще чего удумала! – возмутилась Глафира.

– А что? Про девичьи перси очень неплохо у мсье графа получается.

– Постыдилась бы!

– А что, ты разве в альбом к себе ничего не переписала? Забобоны какие-то. Ладно, Тиша, коли с нами такая застенчивая особа, почитай что-нибудь совсем детское.

– Отчего это детское? Мне уже шестнадцать в августе исполнилось.

– Ну, ты же про плотскую любовь не желаешь слушать, какая между взрослыми людьми случается.

– Как тебе только не совестно такое предлагать? Должно же быть что-то у незамужней девушки тайное, которое только ее супругу позволительно знать!