Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

– Ему будет приятно, – заметил Эйтингон начальнику иностранного отдела, Слуцкому, – важно, чтобы Паук знал, родина о нем заботится.

Настоящее имя Паука в Москве было известно всего нескольким работникам. Наградное удостоверение выписывал лично Эйтингон. Сделав фотографию, для Паука, Наум Исаакович положил документ, с орденом Красной Звезды, в пуленепробиваемый ящик, в подвальном хранилище, на Лубянке. Эйтингон, ласково, задвинул его: «Спасибо, сынок».

Серебрянский передал Эйтингону списки:

– Ребята, в Палестине, его очень рекомендуют. Боевик «Иргуна», человек без жалости, судя по сведениям… – больше десятка лет назад, товарищ Яша отлично поработал в Палестине, вербуя эмигрантов из Российской Империи, членов сионистских движений.

– Он и жену к работе привлек, – вспомнил Эйтингон.

Они нуждались в человеке в будущем, как уверенно говорил Наум Исаакович, Израиле. В иностранном отделе не сомневались, что Британия, рано или поздно, уберется подальше из Палестины, в сопровождении взрывов и террора. Эйтингон и Серебрянский помнили дореволюционные погромы, в местечках. Они знали, на что способны евреи, защищающие свою жизнь и свободу.

– Взять, например, Масаду, – рассеянно пробормотал Эйтингон, – впрочем, британцы уйдут без восстания. Они не такие дураки. Тогда пригодится наш юноша, – Наум Исаакович похлопал рукой по бумагам, – хотя он и не коммунист.

– Даже лучше, – возразил Серебрянский, – его покойный отец был коммунистом. К нему появится меньше вопросов. Он правый, боевик, ненавидит арабов. Прекрасный кандидат. Я его отыщу, и поговорю с ним, по душам, – Яша подмигнул Эйтингону, – в синагогу его свожу, как ты Паука… – они убрали бумаги. Эйтингон позвал: «Петр!».

Воронов сидел поодаль, склонившись над шифровальной таблицей. В Париже он получил две записки, из Барселоны. В одной был только ряд цифр. Увидев его, Петр блаженно, счастливо закрыл глаза. Адрес записали с помощью квадрата Полибия. Они с Тонечкой договорились о шифре в Нью-Йорке. Заучив адрес наизусть, Петр сжег бумагу.

Он думал о гладких, загорелых ногах, о мягких губах, о запахе лаванды. Девушка приходила каждую ночь, на безопасную квартиру, в Париже, где Петр жил с Эйтингоном. Тонечка обнимала юношу, шептала что-то смешное, ласковое, Петр слышал ее стон. Он просыпался:

– Потерпи немного, милая моя. Я приеду, заберу тебя, и мы останемся вместе… – Петр не видел препятствий к браку. Тонечка порвала с троцкистами и анархистами. Она понимала гениальность товарища Сталина и хотела строить новое, коммунистическое общество. Петр был уверен, что ему разрешат увезти Тонечку в Москву.

– Попрошу отпуск, – подумал Воронов, – хотя бы на месяц, а лучше на два. Уедем с Тонечкой в санаторий НКВД, ходить на лыжах, кататься на коньках… – он видел жену в квартире на Фрунзенской, в большой кровати. Петр даже закрывал глаза, так ему было хорошо.

Второе послание пришло от гауптштурмфюрера фон Рабе. Он назначал агенту встречу в Барселоне. Петр и Эйтингон обрадовались.

В Париж доставили записку от Стэнли. Агент навещал Теруэль, с миссией журналистов. Стэнли сообщил координаты сиротского приюта, при католической церкви. Он просил проверить некоего Марка О'Малли, корреспондента чикагской газеты. Из Вашингтона, в радиограмме, сообщили, что О'Малли, действительно, работает в «Tribune» и находится в командировке, в Испании.

Эйтингон, недовольно, вздохнул:

– У Стэнли хорошее чутье. Не нравится мне мальчишка, кем бы он ни был… – Наум Исаакович велел:

– При свидании с фон Рабе передашь координаты приюта. Попросишь найти кого-нибудь из поумовцев, в войсках. Они все на содержании у фашистов, – брезгливо добавил разведчик: «Стэнли заведет американца в приют, начнется артиллерийский обстрел. Убьем двух зайцев одним камнем, – весело добавил Эйтингон, – Стэнли нам рисковать не след. Он, как и Паук, работает на будущее».

Они предполагали, что фон Рабе не откажет в помощи. В конце концов, Петр поставлял отличные, хоть и насквозь лживые сведения.

Сняв пальто и пиджак, Воронов бросил одежду на лавку. Самолет разворачивался, под крылом блеснула синяя вода моря. Как и просил Эйтингон, они отошли на полусотню километров от Барселоны. Распогодилось, сверкало солнце, самолет сбросил скорость. Они были на высоте в три тысячи метров.

Засучив рукава белоснежной рубашки, Петр взял долото. Крышку ящика прихватили гвоздями. Затрещало дерево, пахнуло нечистотами, Эйтингон поморщился. Связанный человек скорчился на дне. Петр разрезал веревки. Серебрянский потянул рычаг двери, в самолете стало еще холоднее. В фюзеляж ворвался свежий, соленый ветер.

– Нет! – он истошно кричал, хватаясь за ноги Воронова, стоя на коленях. Лицо заливали слезы, он рыдал:

– Я прошу вас, прошу, не убивайте меня, не надо! Я верен товарищу Сталину, я всегда, всегда… – схватив его за воротник пиджака, Эйтингон подтащил мужчину к открытой двери. Бывший агент НКВД во Франции, белоэмигрант, генерал Скоблин, он же Фермер, выл, цепляясь за обшивку самолета. Оторвав руку от пола, Воронов спокойно, один за другим, сломал пальцы. Послышался резкий хруст, крики Скоблина раздирали уши.

– Давай, – кивнул Эйтингон.

Петр толкнул Скоблина вниз, ящик полетел следом. Они проследили за крохотной, черной точкой, удалявшейся от самолета. Серебрянский закрыл дверь: «Еще кофе, или теперь в Барселоне?»

– Петр сварит, – смешливо сказал Наум Исаакович:

– Пока мы за Фермером следили, он устроился гарсоном, на бульваре Сен-Жермен. У Петра теперь отменный кофе получается… – Эйтингон добавил: «Еще воняет этим мерзавцем».

В крохотном закутке, ожидая, пока закипит вода на электрической плитке, Петр улыбнулся: «Скоро увижу Тонечку». Самолет возвращался на запад, к Барселоне.

Мистер Френч отлично, хоть и с легким акцентом, говорила на испанском языке. Виллем никак не мог вспомнить, где он видел девушку. По имени она не представилась. На военном совете он сидел рядом с журналистами. Услышав, как Виллем сражается с переводом, мистер Френч приблизила губы к его уху:

– Я помогу, товарищ де ла Марк. Вы инженер, артиллерист. Вам надо выступать, а не переводить… – Виллему, отчаянно, хотелось, чтобы она не отнимала губ. Он опять почувствовал запах лаванды:

– У нее кончики пальцев жесткие, как у мадемуазель Аржан. Она шьет, а мистер Френч, на машинке печатает. Надо обязательно взять автографы… – в свете электрических лампочек ее короткие волосы отливали золотом.

Виллем незаметно, смотрел на стройные ноги, в форменных, коричневых брюках. В блиндаже Сарабии было тепло. Сбросив куртку, девушка расстегнула ворот рубашки. Она носила грубый, темный свитер. Шарф мистер Френч кинула на скамью. На белой, нежной шее, где-то сбоку, билась синяя жилка. Виллем велел себе отвести глаза. На военном совете обсуждалась артиллерийская подготовка взятия города. Они решили дождаться возвращения Виллема со снарядами, из Барселоны, и взять высоту Муэла, до основной атаки.