Бархатный губернатор - Фридрих Незнанский

– У Центробанка просишь, у премьера, у замов, а они просят у заграницы. То на то и выходит. А заграница дает в кредит. В долг! А кто отдавать будет? Дети наши, внуки! Что такое деньги? Бумага. А вывозим-то лес, руду, гоним газ, нефть, медь, алюминий, золото!

– Кто же знал, что так получится? Задумано было ведь по-другому. Хорошо было задумано, – возразил Головачев. – Ты припомни, как приходил к власти Президент. Вся страна за ним шла.

– А теперь тридцать процентов! Вот тебе и всенародный! Так и эти тридцать на воде вилами писаны.

– Станешь губернатором и проверишь. Слушок идет, что приписки были.

– Если стану, обязательно проверю.

– А я тебе подмогну.

– Каким образом?

– Кто-то и за меня проголосует. Пусть пару тысяч голосов, но наберу.

– Больше наберешь, – улыбнулся Супрун. – Но это дело впереди, а теперь ты подмогнуть мне можешь, если устроишь прямую телепередачу со мной. И лучше без комментатора. Только разойдешься, а уж журналист извиняется, дескать, время передачи истекает… Устроишь?

– Когда ты хочешь?

– Да хоть сегодня.

– И о чем говорить будешь?

– О чем с тобой говорил, о том и людям расскажу.

– Добро, – подумав, ответил мэр.

– Спасибо, Павел Андреевич. Но после передачи у тебя возникнут большие проблемы…

– У меня их и теперь хватает, – усмехнулся Головачев. – Хочу предложить тебе свой недельный час.

– А удобно? Люди привыкли тебя видеть.

– Если не против, могу тебя представить.

– Тогда большие проблемы превратятся в одну, но огромную.

– Я готов. Я, Степаныч, на все готов.

– Тогда с Богом!

– Перед твоим приходом мне сообщили, что паренек, которого ты оглушил, повесился, – сказал Головачев.

– Повесили. Такие, как он и его дружки, самоубийством не кончают.

– Это само собой, – согласился Головачев. – А начальнички-то наши зашевелились!

– Они неплохо знают Александра Борисовича.

– Он полностью отстранил от расследования местные органы, за некоторыми исключениями. Наш краевой прокурор потребовал письменного указания, которое и было из Москвы немедленно им получено. Маркуша и Макеев пилюлю проглотили.

– Турецкий сделает все, что от него зависит, в смысле расследования убийств и моего похищения, а вот что будет дальше, не знает. Сам мне говорил.

– Но если будут неопровержимые улики, факты против руководителей самого высшего ранга, то куда им деваться?

– Все-таки демократ, – улыбнулся Супрун. – Не обижайся. В самом хорошем смысле говорю. Неужели, Павел Андреевич, ты еще чему-то веришь? Или мало тебя били?

– Били, бьют и будут бить. Но я верю.

– Во что?

– В правду, справедливость, в истину.

– Сын сидит? Сидит. Твое дело, между прочим, тоже не прекращено. Денежки-то у тебя нашли! И дельце, придет момент, всплывет снова. Они там тоже кумекают. Завтра, может, и тебе наркотики подсунут. А что ты думаешь? Запросто. А потом отмывайся.

– В одну реку дважды не входят.

– Это ты такой грамотный, а Левитану или Муссолини такая грамота ни к чему.

– Муссолини теперь тоже кандидат в депутаты, представляешь? – сказал Головачев.

– Вот ты бегал, кричал на митингах, агитировал против советской власти. Ну и что, наагитировал?

– Я бы и сейчас пошел кричать. То была не власть, обман и террор.

– Ошибаешься. Была власть, и сильная. Весь мир боялся.

– Конечно, пугало, а не власть! И уж совсем не народная, о чем орали днем и ночью средства массовой информации!

– Теперь что, стало лучше? С Запада наседает НАТО, с Востока – Япония и Китай, армия морально разложена, солдат кормить-обувать не-чем, сверхсекретное оружие, какого еще и генералы наши не видели, в Чечню привозят прямо со сверхсекретных заводов. Бывшие воры в законе царствуют… Продолжать?!

– Все это мне известно не хуже тебя.

– Вот я и спрашиваю, на кой хрен ты агитировал?

– Задумка была правильная, но многого мы не учли. Мы забыли о том, что Ленин со Сталиным уничтожили шестьдесят миллионов человек, что почти каждый третий из мужчин в бывшем СССР сидит в лагере. Кто год, кто два, а иные и по десять. Говоришь, армия морально разложена? Больше скажу. У нас почти весь народ был морально разложен. И ты со мной не спорь, Степаныч. Не переубедишь. Был один пирог, отщипывали от него кусочки и раздавали. Всем хватало. А хватало потому, что отщипывали всем, за некоторым исключением, почти поровну. Бригадиру грузчиков двести, и кандидату наук, может быть, будущему Вернадскому, тоже двести. Но бригадир, если он связан с продуктами, украдет еще на двести, а кандидату красть нечего.

– На двести можно было крутиться. И очень даже неплохо, – стоял на своем Супрун.

– По-моему, ты идешь в кандидаты как независимый от любых партий? Или в Москве тебя переубедили?

– Никто меня не переубеждал, никто и не переубедит, даже если сильно захочет. Я, Павел Андреевич, с ужасом припоминаю лозунг о покорении природы, кукурузу за Полярным кругом, награды Леонида Ильича, которые, говорят, весили больше пуда, Генсека Черненко, которого держал сзади охранник за ремень во время голосования…

– Неужели так было? – удивился Головачев.

– Сам охранник рассказывал. Иначе бы Генсек рухнул… Стройки века, блажь лысого дурака, что наше поколение будет жить при коммунизме, разрушение храмов, борьба с алкоголизмом и пьянством путем вырубки самых лучших сортов винограда…

– И ты вырубал, Федор Степанович!

– А куда денешься?!

– А теперь бы вырубил?

– Черта с два! Пусть хоть сам Президент прикажет!

– Прозрел, значит? Это и есть демократия. Еще раз повторяю, задумка была верная, но задумку эту сломали в корне. И виновны все. Коммунисты, патриоты, уголовники, воры в законе и демократы. И в первую очередь – демократы. Коли уж взяли власть, надо было держать. И самое главное – новую структуру общества и власти создать. А они все это профукали.

– Беседовал я, Павел Андреевич, с одним монахом. И вот что он мне поведал. Россия, говорит, призвана повторить подвиг Иисуса Христа в назидание другим народам. То есть, как Господь, жить, проповедовать, перенести страдания и муки, а потом взойти на Голгофу и погибнуть…

– Не хотелось бы погибать-то, – грустно усмехнулся Головачев.

– …И возродиться вновь, но уже в другом качестве, – закончил Супрун.

– В каком?

– А этого никто не знает, даже монах.

– Бред какой-то! – резко сказал мэр. -Не осуждаю верующих, но сам не верю.