Вольер - Алла Дымовская

– На этом и успокоимся до поры, – согласился Игнатий Христофорович. – Цель осталась прежней – усердный розыск особи по прозвищу Тим силами нашей группы. – Он все же подчеркнул «особь по прозвищу Тим», не желая раздавать преждевременно человеческое достоинство бог весть кому.

Гортензий потянулся резво, хрустнул костяшками длинных, сухих пальцев, будто намеревался немедленно стартовать с ковра:

– Кто‑нибудь знает, как в данном конкретном случае может повести себя сбежавший из Вольера мальчишка, понятия не имеющий, кто он такой? Есть хоть какие‑то мнения у Священной Германдады?

– Я полагаю, необходимо заново и тщательно осмотреть места вполне человеческие. Никаких теперь оврагов, заповедных лесов и равнин. Лишь гостиные дворы, возможно, студийные мастерские. У нас имеется портретное изображение, что значительно облегчит поиск. Вряд ли он забрался далеко, – рассудительно предложил Карлуша, никто с ним не заспорил, наоборот, одобрительные кивки стали на сей раз наградой.

– Это точно. Не по Коридору же он перешел! Кстати, о Коридоре, при каждом удобном случае веду себя как олух царя небесного, доказывающий богу таблицу умножения, подумал про себя Гортензий. – Вольер, не Вольер, однако и мы с вами не совершенны. Я раз двадцать интересовался, как именно работает Режимный Коридор. Выслушал кучу дотошных объяснений, но до самого конца так и не ухватил всю соль открытия. Между прочим.

– Да… Но вы интересовались. Между прочим, – устало отозвался Игнатий Христофорович, нынешние препирательства ему уже порядком надоели. – В этом вся разница. И оставьте!.. – он осекся, вдруг прищелкнул пальцами, аккуратно, словно перебирал щепотку соли. Так мог бы поступить Архимед, осененный «эврикой». – Я, в свою очередь, осторожно поставлю в известность госпожу Понс – вот что я сделаю! Возможно, она согласится принять приватное участие в нашем следствии.

– Госпожа Понс? – натурально изумился Карел. – Старший общественный координатор по среднеевропейской полосе? Но зачем? И как она может помочь?

– Веселая дамочка и такая душка! – припомнил Гортензий не слишком молодую, но вполне аппетитную кавалерственную леди‑вамп, иначе и не назовешь. Первую заводилу масштабных куролесных празднеств, те же студийцы Большого Ковно должны сказать ей спасибо за целый город, отданный им на «разграбление» – уж как она ратовала! А ведь госпоже Понс хорошо за двести! Чудо что за женщина.

Игнатий Христофорович словно бы задумался на минуту, словно бы взвешивал против и за, словно бы оценивал присутствующих в его доме людей.

– Хорошо, – наконец произнес он будто бы вынужденно. И повторил: – Хорошо!.. Альда Понс – моя старая приятельница. «Старая», конечно, в кавычках. Но суть в том, что и она – из Вольера. Много лет назад. В Провансальской Галлии, под Нарбонной. Один из самых ярких ВЫХОДОВ эпохи. Если кто и сможет помочь, то, скорее всего, госпожа Понс.

Господи, ну почему? Амалии Павловне хотелось закричать, но разве возможно при всех? Ну почему они никогда не слушают? Милый, добрый человек, бедный мой Игнаша. Для молодых точно тролль‑злодей, что всякий раз норовит прийти на светский бал и все испортить. Но вот ведь. О госпоже Понс она, конечно, знала. Не передать и то, с каким выражением Гортензий таращил глаза, от изумления утратившие свой естественный косой разрез. Да и Карлуша с ним заодно! А чего они ждали? Что Игнаша с импульсной, лабораторной пушкой в руках по ночам охотится на бывших обитателей Вольера? Нет для него значения, где кто жил и когда кем рожден был. А вот кем стал, это самое важное! Глупенькие, ах какие еще глупенькие!

– Послушайте, послушайте! – Амалия Павловна не могла не сказать. – Я думаю отправиться на «Монаду». О, не смотрите так! И непременно в одиночестве, да‑да! Не перечьте мне теперь, прошу вас. Нужно переговорить с Фавном, у меня это получится, я так считаю. Пока не могу объяснить зачем, но это нужно и очень.

– Вы с ума сошли, Амалия Павловна! То есть я хочу сказать, подобное мероприятие просто опасно. Вероятно, он одержимый социопат с трансформированным сознанием. Бог весть чего можно от него ожидать, – воспротивился ее намерению Гортензий и удивился, почему все остальные молчат.

– Он не одержимый. Мне кажется, тогда, много лет назад, что‑то неправильно произошло. Или не так пошло с его осуждением, – возразила ему Амалия Павловна, видно было – она готова к любому отпору и не позволит чинить себе препятствий.

Игнатий Христофорович и Карл сказали, вдруг и не сговариваясь, на два голоса:

– Конечно, Лала, слетай туда непременно.

– Слетай, да. Разузнай заодно про женскую особь из Вольера, которую он держит при себе. Может быть важно.

Амалия Павловна кивнула обоим согласно.

Рехнулись начисто. Снова подумал Гортензий. Но поперек выступить не успел.

– Тогда договорились. Я займусь госпожой Понс. Амалия берет на себя Фавна. Карл будет наш координатор‑аналитик. А вам, Гортензий, остается главное – активный розыск на местах, – Игнатий Христофорович посмотрел с хитринкой: – Надеюсь, не против?

Ему досталось самое трудное, зато и самое интересное. Еще бы он был против! Все‑таки как умеет Игнат найти для каждого свой ключик и, что намного важнее, замок к этому ключу.

– Начну прочесывать Большое Ковно. Потолкаюсь в «Оксюмороне». Уж если там не знают?.. Кстати и к слову, у них на Подиуме какой‑то молоденький поэт объявился недавно. Носятся с ним, будто с синей птицей счастья. Этакий пришлый трубадур. Кх‑ха! – он хохотнул невольно, точно соизмерял их недавние трудно подъемные хлопоты с невинными забавами беспечной юности.

А дальше случилось нечто, для Гортензия совсем непонятное.

– Что?!! Что‑о?!! Поэт, вы сказали?! Немедленно найдите сего поэта! Не откладывая! – Игнатий Христофорович столь резко подкинул свое тело с магнитного кресла, что сиденье его, потеряв весовой контроль, свернулось в силовую точку. Чуть было не плюхнулся обратно оземь – вот комедии‑то было бы! Удержался вовремя, и не до смеха сейчас. – Найдите его, непременно найдите! Я умолять готов! Ох‑хо‑хо! Поэт! Многое отчасти теперь для меня прояснилось.

Но Игнатий Христофорович так и не сообщил, что именно.

Серебряная капля искрилась на солнце, плавные, извилистые линии потоков света вспыхивали, перетекали по ее поверхности, образуя будто бы блистающую водную гладь невиданной, непроницаемой чистоты. Тим, запыхавшись и с трудом переводя дух, все никак не мог оторвать глаз от ее враждебной ему, таинственной тверди.

– Проспали, драгоценный бард? Вдохновенная ночь или?! – поддел его «польский панич», вдруг возникший откуда‑то сбоку.

Только теперь Тим смог собраться с мыслями, отвлечь себя от завороженного созерцания Коридора, – все уж собрались давно, наверное, он задерживал отбытие. Пришлось извиняться.

– Трудился до рассвета, – виновато произнес он, и это было правдой, причем такой, которая уважительная.