Свадебное платье мисс Холмс - Наталия Миронина

– Мы не имеем права вызывать сюда сотрудников. Тем более я никак не могу вас представить.

– Я работала у вас. Писала роман. Или повесть…

– Вот видите, вы даже не знаете, что вы писали. – Девушка мастерски ухватилась за мои слова.

– Да какая разница! Мне нужно два слова человеку сказать.

– Послушайте, как вы себе это представляете?! Я должна позвать какого-то Виталия, которого и в глаза не видела. У нас шесть этажей, огромное здание. Я не могу вас никак представить! У вас нет документов!

– У меня есть паспорт!

– И что? У всех есть паспорт!

– Вы просто охраняете дурацкие секреты! Тайны! Вы боитесь, что вас выведут на чистую воду! – не выдержала я.

– Я сейчас вызову охрану, – пригрозила девушка.

Она сохраняла удивительное спокойствие, в то время как я вела себя точно неуравновешенная особа, состоящая на учете в специальном учреждении.

– И вызывайте! – Мне захотелось топнуть ногой. Возмущало больше всего то, что меня принимали за дуру.

– Прошу, перестаньте кричать! – Девушка повысила голос.

– Это я еще не кричу! Вы мне не угрожайте! Можете вызывать кого хотите, но имейте в виду, что я тоже могу о вас написать! И пожаловаться! И рассказать, что здесь происходит. И вообще все эти ваши таинственные комнаты, пустые коридоры, вся эта конспирация – здесь есть в чем разбираться соответствующим органам! – Я вдруг почувствовала себя бдительной гражданкой, стоящей на страже правопорядка. В душе же кипело бессилие.

– Господи, вы знаете, сколько вас сюда ходит! – вдруг не выдержала девушка. В ее голосе появились и усталость, и злорадство.

– Сколько? Сколько же нас сюда ходит?!

– Не важно. Только вы сначала делаете глупость, потом начинаете здесь скандалить!

– Значит, вы признаете, что для скандала есть основания? И что мы, явившиеся сюда, сделали глупость?

– Вы ничего не измените, ничего не докажете! Это просто работа, и она ничем от любой другой не отличается! – прошипела секретарь. – И не надо потом сюда ходить и скандалить, и вынюхивать. Только потеряете время. И нам мешаете!

– Почему вы так разговариваете? Ведь я ничего не докажу – вы сами это сказали. Но я и не собиралась ничего доказывать!

– Зачем сюда пришли тогда?

Я посмотрела на нее. Она была по-своему несчастна, выступая сторожем чужих тайн. Она обороняла чужие рубежи, не будучи уверенной в собственной правоте.

– Извините, я не хотела вас отвлекать и… Вообще простите. – Я повернулась к двери.

– Виталий больше здесь не работает. А кроме него, вас никто не знает, я думаю.

– Собеседование проводил человек такой… Серый какой-то…

– Он вам не поможет. Он ровным счетом ничего не знает. Как и я. У нас инструкции. Вы не первая сюда приходите. И я знаю почему.

– И что делать?

– Зачем что-то делать?

– Ну хорошо, делать не надо и бесполезно, но хоть разобраться… Ведь интересно.

– Разобравшись – огорчитесь, разозлитесь, позавидуете. И прощай спокойствие.

– Вы правы, – согласилась я с ней. Кроме головной боли, я ничего не приобрету. И мне вдруг стало противно оттого, что я вела себя как мелочная придира. – Извините. Мне просто интересно. У вас тут все так загадочно, что невольно ожидаешь каких-то серьезных тайн, секретов, разгадок.

– Понимаю. – Девушка вдруг опять стала суровой.

– Что вы хотели? – За моей спиной вырос охранник.

– Ничего. Я просто зашла кое о чем спросить.

– Вы здесь уже долго. Прошу вас покинуть помещение.

Я кивнула девушке. Она опустила глаза.

Здесь я действительно ничего не узнаю. И может, это и не нужно.

Необходимость в отпуске, который мне так любезно предоставили Лида и Димка, отпала. Узнать, я ничего не узнала. Найти, никого не нашла. Шансы поговорить с этой удачливой романисткой равнялись нулю. Сама затея показалась глупой, и тратить на нее столько времени и сил казалось неразумным. Обида от того, что все понимаю, но ничего не могу доказать и окончательно понять, превратилась в холодное раздражение. Сейчас мне не хотелось ничего – ни валяться дома, ни ходить в гости, ни возвращаться на работу. Я слонялась по дому, пытаясь найти себе место. Привычный пейзаж за окном, который меня всегда успокаивал, теперь разбудил угрызения совести – я давно не была у родителей. Но заставить себя поехать к ним я сейчас не могла. «Навещу их чуть позже. Скажем, накануне Нового года. Подарки привезу, уберу, приготовлю. До праздников ведь совсем недалеко», – подумала я, пытаясь успокоить собственное чувство ответственности и перебирая покупки, которые сделала для родителей. К тому же после поездки в Лондон, я неожиданно задумалась, насколько мне нравится теперешнее мое занятие. Шить я не умела, не любила, но организовывать собственное дело было увлекательно, особенно, когда ясно видишь цель и когда понимаешь, ради чего и ради кого ты это делаешь. Но Лондон разбудил во мне то, что чувствовалось слабо, почти не проявлялось. Новые впечатления, новые люди, отдаленность от дома и жизнь, не похожая на прежнюю, – все это разбудило во мне любопытство. Я вдруг поняла, что мир огромен и, несмотря на это, – он в моей власти. Я заработаю деньги и уеду путешествовать. Я буду переезжать из страны в страну, останавливаться ненадолго в маленьких городках, буду наблюдать жизнь в незнакомых местах. И еще я буду писать – наблюдения, впечатления, мысли – все это я буду записывать. Для себя.

Впрочем, это был невинный самообман. Писать для себя – это такое же вранье, как и утверждение, что женщины одеваются для себя. Что бы ты ни рассказывала, но тебе важно, как твой внешний вид оценят другие. С сочинительством – то же самое.

Это занятие меня привлекало противоречивостью. Писать для себя… На чистом листе создавать города, описывать людей, формировать их характеры. Придуманные герои будут произносить те слова, которые ты сам хотел бы сказать, да не сумел, не смог, не отважился или постеснялся. Это – твой мир, населенный только твоими людьми, и от тебя зависит их жизнь, их судьба. В этот мир можно убежать и любой момент подстроить под свое настроение. Это – убежище для души. И вместе с тем, у этого созданного тобой мира есть предназначение – стать публичным.

Это противоречие щекотало нервы. Заставляло искренность превращаться в душевную обнаженность, признание – в исповедь, любовь – в страсть. Возможность обнародования усиливала, утяжеляла чувства. И превращала частное занятие в публичную деятельность…

Звонок раздался неожиданно.

– Настя, ты как там? Наверное, отсыпаешься? – звонила Лида, и я вспомнила, что за последние дни ни разу не разговаривала с сестрой.

– Да, отсыпаюсь. – Я ничего не хотела рассказывать про свои расследования.

– Послушай, Настя, я забыла тебя спросить, ты шелк для свадебного платья нашла?