Реки Лондона - Бен Ааронович

— Должен признаться, не мучаю, — ответил я, вспомнив Молли.

— Да, я так и думала, — проговорила Айсис и откинулась на спинку кресла. — Его убили, — сказала она вдруг.

— Кого, лакея?

— Генри Пайка. В свое время об этом много говорили. Он стал очередной жертвой скандально известного Чарльза Маклина.

— А кто это?

— Ирландец, абсолютно невыносимый, — ответила Айсис. — Но актер он был талантливейший. Как-то раз убил человека прямо в Опере — поругался с ним из-за парика и убил, проткнув глаз своей тростью.

— Как мило, — заметил я.

— Ирландская кровь, понимаете, взыграла, — вздохнула Айсис.

Маклин был актером, и его карьера развивалась удачно, но в ее расцвете он ушел со сцены и открыл фабрику по очистке хлопка. Дела у него там не пошли, он быстро обанкротился и вынужден был вернуться на подмостки. И снова обрел былую популярность в Опере.

— Его там все любили, — сказала Айсис. — Он всегда сидел на своем любимом месте, в оркестровой яме, за музыкантами. Энн вечно показывала на него пальцем.

— Так это он убил Генри Пайка?

— Да, по слухам. Но была по крайней мере дюжина свидетелей, которые утверждали, что Маклин этого не делал.

— А эти свидетели были его друзьями?

— Не только друзьями, но и поклонниками.

— А вам известно, где похоронен Генри Пайк?

— К сожалению, нет, — отозвалась она, — это был такой скандал… Но думаю, его могила на кладбище при церкви Святого Павла, этот храм всегда был очень приличным.

Она, конечно, имела в виду ту самую церковь Святого Павла, что в Ковент-Гардене, — то есть церковь актеров. Опять все возвращалось к этому проклятому месту.

Послышался плеск. Беверли легко взбежала по плотине, будто там под водой была лестница. Ее обнаженная темная кожа глянцевито блестела, словно шкурка тюленя. В этот момент у меня над ухом можно было стрелять из пистолета — я бы не только не отвел глаз, но даже не дрогнул бы. Повернувшись лицом к реке, Беверли запрыгала от радости, как маленькая девочка.

— Я выиграла!

Оксли вышел из воды со всем достоинством, какое только может быть присуще обнаженному белому мужчине средних лет.

— Новичкам всегда везет, — ответил он.

Беверли плюхнулась на кресло рядом с моим. Ее глаза сияли, капли воды мерцали, словно жемчужины, на гладкой коже плеч и рук, на округлостях грудей. Она улыбнулась мне, а я тем временем изо всех сил старался смотреть только на ее лицо. Оксли тоже подошел и сел напротив нас. Без лишних слов и не обращая внимания на взгляд Айсис, подцепил кусочек лимонного кекса.

— Как поплавали? — поинтересовался я.

— Питер, там под водой есть такое, что ты просто не поверишь, — сказала Беверли.

— У тебя намокли волосы, — заметил я.

Она провела ладонью по своим выпрямленным волосам — те уже начинали понемногу курчавиться. А я все смотрел, и тут она наконец вспомнила, что абсолютно обнажена.

— Ох, черт! — воскликнула она, в отчаянии устремив взгляд на Айсис.

— Полотенца в душе, дорогая, — улыбнулась та.

— Пять секунд, — сказала Беверли и юркнула в дом через заднюю дверь.

Оксли рассмеялся и потянулся за новым куском кекса, но Айсис шлепнула его по руке.

— Иди-ка надень на себя что-нибудь, старый распутник, — велела она. Оксли, вздохнув, встал и поплелся в дом. — Они всегда такие после того, как поплавают, — заметила Айсис.

— А вы тоже любите плавать? — спросил я.

— О да, — ответила Айсис и слегка покраснела. — Но я все же принадлежу берегу, земле. Существует равновесие между водными существами и земными. Чем больше времени они с нами проводят, тем больше становятся на нас похожи.

— А если, наоборот, вы проводите много времени с ними?

— Не спешите входить в воду, — покачала головой Айсис. — Подобные решения не следует принимать поспешно.

На обратном пути Беверли все время молчала. Я спросил, куда ее подвезти.

— Отвези меня, пожалуйста, домой, — сказала она. — Мне надо поговорить с мамой.

Соответственно, мне предстояло теперь ехать через весь город в замечательный Уаппинг в компании непривычно тихой Беверли. Последнее уже само по себе выбивало из колеи. Я остановил машину около ее дома, и она, прежде чем выйти, сказала, чтобы я был осторожен. Я спросил, с чем именно, и она, молча пожав плечами, вдруг поцеловала меня в щеку — я даже сделать ничего не успел. Потом она ушла, а я смотрел на край яркой водолазки, обтягивающий ее попку, и думал: какого дьявола все это значит?!

Поймите меня правильно, я был в восторге от Беверли Брук, но не мог отделаться от беспокойства. Не в последнюю очередь потому, что Беверли, как и ее мама, могла, если хотела, вызвать эрекцию у камня. И предупреждение Айсис о том, что не стоит заходить в воду с теми, кто не на сто процентов принадлежит к человеческому роду, явно было только верхушкой айсберга.

Я развернулся и поехал в «Безумие». Начинался час пик. Небо затянули тучи, капли дождя застучали по лобовому стеклу. Я был почти уверен, что Оксли и Беверли установили некую связь. Когда они стояли рядом у воды, было видно, что они… пожалуй, спокойны. Словно знают друг друга давно и хорошо, как близкие родственники. Бартоломью, крупнейший в Англии специалист по гениям места, совершенно однозначно утверждал, что «духи природы», как он их называл, всегда берут что-то от местности, к которой принадлежат. Отец и Мать Темза — духи одной и той же реки, и если мне удастся их как-то сблизить, природа их стихии возьмет свое.

И если для этого потребуется еще некоторое время созерцать в реке обнаженную Беверли — что ж, такую цену я заплачу с удовольствием.

Я подумал, не посоветоваться ли с Лесли, но отказался от этой идеи. Поэтому попросту закрыл гараж и отправился через парк пешком к станции «Рассел-сквер». Купил цветов в киоске у метро, а потом — не знаю почему — развернулся и пошел прочь, собираясь сесть в поезд на какой-нибудь другой станции.

Я доехал на метро до самой станции «Свисс Коттедж» и был уже на четверть пути к Фитцджон-авеню, как вдруг задумался — а что я, собственно, делаю? То есть мало того, что я оставил машину в особняке и зачем-то пересел на общественный транспорт, так теперь еще пешком поднимаюсь по одному из самых крутых холмов Лондона. Хотя вполне мог доехать до Хэмпстеда, и тогда не поднимался бы, а спускался с этого холма. Было еще светло, и солнечные лучи косо ложились на аллею сквозь ветви деревьев, высаженных вдоль нее. В руке я нес цветы — это были пурпурные розы, очень темные, почти черные. Я шел и размышлял, для кого же они.