История журналистики Русского зарубежья ХХ века. Конец 1910-х - начало 1990-х годов - Владимир Перхин

Не надо забывать, что еще года не прошло со времени Мюнхена, где Советская Россия третировалась как quantite negligeable41, куда – к великой радости наших горе-патриотов – Советскую Россию даже не пригласили, где пытались организовать мир без нее и, может быть, за ее счет. Пусть так поступали с нам ненавистной, «не нашей», властью – расплачиваться за это стала бы не эта власть, а Россия. Теперь, наконец, – не без помощи Гитлера, начавшего слишком бесцеремонно создавать для Германии «жизненное пространство» – убедились, что без и вне России европейского, мирового равновесия не создашь.

Не надо забывать также, что «первое издание» пакта, предложенное Чемберленом Советской власти, создавало неравенство условий для двух договаривающихся сторон, оставляло много недоговоренного и порою вызывало опасение, не предназначают ли России роль таскающего для других из огня каштаны. Требование ясных и точных формулировок, требование равенства были при таких обстоятельствах вполне уместны со стороны Советской власти.

Разумеется, требование не заключать сепаратного мира – в случае совместного участия в войне, – со стороны авторов «похабного» мира, сепаратно заключенного в Брест-Литовске, – достаточно цинично. Но, как бы мы ни оценивали моральную физиономию носителей власти, волею судеб представляющей ныне Россию, для России это требование необходимо.

Несомненны также жизненные интересы России в охране независимости от Германии прибалтийских стран. Германия на днях заключила с некоторыми из них пакт о ненападении. Но мы знаем, как может при случае истолковать этот пакт Гитлер. И если Финляндия, Латвия и Эстония отказались от гарантий трех договаривающихся держав, то никто не сомневается, что отказ этот продиктован только страхом перед Германией, а отнюдь не уверенностью в своем завтрашнем дне. Этот отказ создает затруднения, но не отменяет необходимости для России быть действительно уверенной, что эти страны не станут для германского империализма новой добычей и новым плацдармом для нападения.

Столь же правильны и пожелание Советской власти, чтобы вопрос о реальной взаимной помощи решался нынешней Лигой Наций, и ее настояния на возможно большем уточнении форм и размеров этой помощи. Правильны – не в интересах этой власти, а в интересах России.

Можно было бы, таким образом, вполне одобрить теперешнюю дипломатическую акцию Советской власти, если бы только не отсутствие уверенности в истинных намерениях этой власти. Хочет ли она действительно пакта трех и своими требованиями стремится лишь в наибольшей степени обеспечить интересы страны? Или за требованиями, предъявленными теперь, последуют новые, и на самом деле все эти длительные переговоры ведутся только для того, чтобы сделать невозможным соглашение, свалив затем вину за неудачу на головы Англии и Франции? Стремятся ли в Москве действительно обеспечить мир и защитить Россию и Европу от покушения «агрессора», или готовы толкнуть западно-европейские державы на войну, пытаясь разыграть при этом роль «третьего радующегося» и мечтая, при благоприятных условиях, «раздуть мировой пожар», пожертвовав для этой цели и Росстой, и самыми жизненными ее интересами?

Многие из этих сомнений разрешит ближайшее будущее. Утверждать, что Советская власть никоим образом и никогда не может действовать в интересах России, было бы близоруко: как бы ни была чужда стране и ненавистна народу власть, она ради собственного самосохранения, в силу объективной необходимости иногда бывает вынуждена так действовать. Но рискованно было бы утверждать для данного случая и обратное, так как интересы страны и народа никогда не были прямой задачей Советской власти.

В русских антисоветских кругах пакт Англии-Франции и Советской России не встречает одинаковой оценки.

Мы не говорим о тех, кто раз навсегда заменил понятие отечества понятием вотчины и, мечтая о «реституциях», готов пойти на поводу у каждого, от кого надеется этих реституций добиться. Или о тех, кто – по корыстным или бескорыстным побуждениям – до хрипоты возглашают осанну Гитлеру и Муссолини и уверяют своих наивных сторонников в том, что Гитлер – идеалист, стремящийся спасти Россию и мир от «дьявольской» власти большевиков, не добиваясь для германского империализма никакой «интересной прибыли». Разбирать их взгляды нельзя по той простой причине, что здесь взгляды заменены в лучшем случае аппетитами и зоологической ненавистью.

Однако и в кругах подлинной антисоветской общественности, болеющих остро за судьбу России и понимающих, что освобождение ее должно быть делом ее самой, настроения далеко не единодушны. Это понятно: слишком сложно положение, слишком много неизвестных, слишком много недоверия к Советской власти, ее планам и намерениям. Но, как ни трудно порою разобраться в противоречащих друг другу положениях, это не устраняет необходимости все же найти ответ.

Какое значение имеет тот или иной ответ в устах эмиграции? – спрашивают одни. Каков бы он ни был, объективной значимости он не имеет, влияния никакого и ни на кого оказать не может. Наше дело – анализировать положение, уяснять его себе и другим и этим ограничиться.

Нет сомнения, что ни мнения, ни решения эмиграции никакой реальной силы иметь не могут. Что бы она ни говорила, события пойдут своим чередом. Но у эмиграции не только остались глаза, чтобы плакать, но и голова и сердце, чтобы думать и желать. Думать о тех путях, которыми может пойти Россия и желать максимально возможного при данных условиях торжества ее интересов. Этим всегда жила эмиграция – не может она не жить этим в особенности теперь, когда решается, быть может, судьба нашей страны.

Но, говорят другие, «комбинация Гитлер – Сталин, как и Чемберлен – Даладье – Сталин одинаково чужды интересам национальной России»[10]. И это говорят люди, которые понимают, что «спор между двумя блоками вовсе не «чужд» для нас, так как от исхода его зависят и судьбы России, причем, «победа германизма была бы для нее жестоким ударом». Однако дело меняется, как только ставится вопрос о привлечении в тот или иной блок Советской России.

Разве Россия, в каком бы внешнем обличии она ни являлась ныне, не остается для нас все же Россией? И если победа Германии нанесет ей жестокий удар (с чем мы совершенно согласны), разве возможно не желать, чтобы в союзе с нею были такие силы, которые отвели бы этот удар? Разве не необходимо создание такой международной обстановки, при которой Россия – в своей возможной борьбе с Германией – была бы не покинута Европой, а активно поддержана ею? Если победа Германии – жестокий удар для России, то и союз Гитлер – Сталин, т. е. отдание России в эксплуатацию Германии без войны, тоже удар для нее. Стало быть, единственно желателен союз с Англией и Францией. О разумеется, мы все хотели бы, чтобы власть, представляющая Россию, была «национальной», т. е. действительно и несомненно преследовала бы осуществление интересов России, служила бы только им. И не только «национальной», но и народной – пользующейся доверием народа, с ним связанной, им созданной, демократической. Но нельзя принимать «желаемое и ожидаемое за настоящее». Такой России пока нет, и мы не знаем, когда будет, а великая угроза нависла над ней сейчас, в ее теперешнем положении. И мы не понимаем, как можно этой – пусть захваченной большевиками – но реальной России противопоставлять пока лишь мыслимую, «национальную», интересам которой чужды «комбинации», которые могут или помочь русскому народу, или нанести ему жестокий удар.