Дилемма Джексона - Айрис Мердок

— Может быть, — сказал Джексон.

— Дорогой, вы ведь останетесь со мной? Вы слышали, как я разговаривал с Бенетом, когда он позвонил и спросил, не известно ли мне что-нибудь о вас? Я чуть не поперхнулся! Ладно, не буду к вам приставать, по крайней мере сейчас. Просто я так рад, что вы со мной. Я ведь подумываю о самоубийстве. Впрочем, это скучная тема. Вы уже знаете, что Милдред укатила в Индию. Я этого не мог перенести, но, возможно, кто-то из ее богов привел вас ко мне вместо нее. Конечно, вы пока не оправились от шока, хотел бы я знать, что Бенет… Ладно, не буду проявлять любопытства, что бы там ни случилось, он — круглый дурак. Не исключено, что я пойду и отхлещу его кнутом, нет, не буду, наверняка вы мне этого не позволите, вы так великодушны… Черт побери, кто это? Дорогой, пойдите посмотрите: неужели это Бенет? Так скоро? Нет, лучше я сам пойду — это может быть кто угодно.

Звонок у входной двери продолжал звонить. Оуэн открыл. На пороге стояла Милдред.

— Боже праведный! Ты снова вернулась, вот сука! Я думал, ты ушла насовсем! Или ты явилась сказать последнее чертово «прости»? Что тебе нужно? Если ты собираешься уезжать, то для меня лучше, чтобы ты уехала прямо сейчас. А если намерена снова проливать прощальные слезы, проклятие… просто если… а, ладно, входи. Иди в гостиную, хорошо? Я кое-что делаю на кухне. Только не начинай сразу плакать. Ну почему все меня донимают? Иди, иди и, пожалуйста, не высовывай носа из гостиной, пока я не закончу свои дела, а то я рассержусь.

Оуэн подтолкнул Милдред вверх по лестнице и закрыл за ней дверь гостиной. Потом побежал в кухню и закрыл дверь там. Джексон удивленно приподнял брови.

— Послушайте, ни звука, это Милдред, будь она проклята, я не хочу, чтобы она вас увидела, просто сидите тихо, хорошо? Я постараюсь избавиться от нее как можно скорее, обещаю, оставайтесь здесь, дорогой мальчик, закройте эту чертову дверь и ни в коем случае не открывайте ее, — попросил художник.

Джексон кивнул.

Оуэн поспешил обратно в гостиную.

— Итак, ты снова вернулась. Или нет? Здесь тебе оставаться нельзя, понимаешь? Ну ладно, полагаю, ты явилась, чтобы рассказать свою историю. Момент на редкость неподходящий, но, черт с тобой, садись, я тоже сяду.

История Милдред вкратце была такова. Она выставила свою квартиру на продажу, но еще не решила, где именно ей поселиться в Индии, и отправилась в Британский музей посоветоваться со своими богами, однако не получила от них вразумительного ответа. Сама она склонялась к Калькутте, местопребыванию матери Терезы, идеальному приюту абсолютной нищеты и страданий, где, как бы скромен ни был человек, он может принести и свой скудный дар. В период этой болезненной неопределенности, наложив на себя своеобразную епитимью, она поехала в Ист-Энд, чтобы заранее подготовиться к ужасным сценам, которые ей предстояло узреть в Индии. И там, войдя в первую попавшуюся церковь, познакомилась с англиканским священником. Милдред была до глубины души тронута его смиренной, бескорыстной, святой жизнью, тем, как умеет он указать свет сломленным людям, ищущим у него утешения.

Разумеется, Милдред доводилось видеть немало таких людей, как он, но пример его простой жизни, свидетельство существования столь чистого сердца поразили Милдред именно в тот момент, когда она ждала просветления и предвидела, что ее вот-вот озарит. И тут ей стало ясно, что, в конце концов, совсем не обязательно ехать в Индию, ведь то, чего она искала, — перед ней. В этом новом свете самым необходимым казалось сохранить христианство в форме, которой требует время, новый век, сделать его способным конкурировать с другими великими религиями, умеющими соединять прошлое с будущим, в чистой форме сохранить суть духовности, дорожить тем, что является глубоко истинным для верующего, и сберечь это на грядущие времена. Это глубокое мистическое понимание, некогда свойственное христианству, впоследствии было вытравлено великими научными достижениями и высокомерием нового христианского мира, который представлял своего Христа и своего Бога в виде окостеневших педантичных фигур, больше не вызывающих доверия. Реальной же является мистическая суть христианства, какой видели ее великие мистики — Экхарт, святой Иоанн Крестный[30], Тереза Авильская[31], Юлиана Норвичская[32], — какой видят ее и сегодня несколько великих современных святых.

— Вот что следует проповедовать теперь, вот что необходимо сейчас Западу. И поэтому именно здесь, — завершила свой рассказ Милдред, — в Лондоне, мне предназначено смиренно проповедовать новую религию, а отнюдь не в Индии. Я даже пошла в Британский музей, долго стояла там перед большим изображением Шивы, и он кивнул мне!

— Ты меня сразила, — признался Оуэн. — А как насчет того твоего священника, когда ты за него выходишь замуж?

Милдред рассмеялась и заявила, что теперь надеется сама быть рукоположена.

— Я еще возьму в руки потир!

— А потом захочешь Грааль, — подхватил Оуэн. — Посмотри-ка, как у тебя заблестели глаза!

— Грааль и есть потир! — ответила ему Милдред. — Извини, что отвлекла, но я должна была сообщить тебе, что я все еще здесь. Не сердись на меня, милый Оуэн. А теперь мне пора идти.

— Хорошо, хорошо. Во всяком случае, я рад, что ты будешь устраивать свое действо здесь, а не там. Но этого священника — ко всем чертям!

Он повел ее вниз и уже на пороге, увидев в ее глазах слезы, поцеловал. Она обняла его за шею. В этот момент зазвонил дверной звонок.

— Черт побери! — выругался Оуэн и, подтолкнув Милдред к выходу, открыл дверь.

На пороге стоял Бенет.

— Но что конкретно вы написали в том ужасном письме? — громко спросил Оуэн.

Чтобы предотвратить возможную дискуссию между Бенетом и Милдред на пороге дома, он вытолкал Милдред за дверь, втянул Бенета внутрь и потащил его вверх по лестнице в гостиную, где с извинениями сообщил, что ему нужно срочно сбегать на кухню кое-что поставить на плиту. Закрыв дверь в гостиную, он действительно бросился на кухню, где шепотом сообщил Джексону: «Бенет!» — снова закрыл Джексона в кухне и побежал обратно к Бенету, плотно прикрыв за собой дверь гостиной.

Нечасто доводилось Оуэну видеть Бенета таким расстроенным. Тем не менее у него не было ни малейшего желания помочь гостю облегчить душу, напротив, он твердо намеревался наказать провинившегося. Из бессвязного бормотания Бенета можно было лишь понять, как он сожалеет о том, что оставил Джексону такое ужасное письмо.