Манящая тайна - Сара Маклейн

— Теперь я не буду его лечить, даже если вы утроите плату! — заявил хирург.

И тут Мара его возненавидела — так он походил на многих других лондонских докторов, тех, которые резали и прокалывали, а потом объявили, что ее мать неизлечима. Они убили ее, хотя Мара умоляла отца выгнать их и найти кого-нибудь другого — того, кто будет лечить не только пиявками и опием. Но отец проигнорировал ее мольбы и оставил мать без помощи.

Внезапно заговорил Борн, и Мара не могла не заметить иронии происходящего — маркиз пытался успокоить пришедшего в ярость доктора.

— Сэр, пожалуйста… ведь двенадцать часов — это не так уж и много.

— Двенадцать часов могут его убить! И если он умрет, то это будет вина ваших женщин.

— Моя вина, — сказала Мара, глядя прямо в глаза маркизу. Вокруг его правого глаза расплывался синяк, что никак не могло расположить его к ней. А Мара, помолчав, добавила: — Его кровь — моя вина, и я готова за это ответить.

Борн молча посмотрел на Кросса, потом снова на Мару и тихо сказал:

— Хорошо, двенадцать часов.

Ее охватило такое облегчение, что она едва не начала извиняться перед надменным маркизом за синяк. Но все же сдержалась.

— Я обратно не вернусь, — процедил доктор сквозь зубы.

— Вы нам и не понадобитесь. — Мара уже отжимала смоченное кипятком полотенце.

Дверь за хирургом закрылась, и Борн вытащил из кармана часы.

— Итак двенадцать часов. Время пошло. — Он взглянул на Кросса. — Чейз оторвет нам головы за то, что мы его отпустили.

Эти слова прозвучали для Мары бессмыслицей, но она была слишком занята Темплом, чтобы пытаться вникнуть в сказанное маркизом.

— Мы должны сделать все возможное, чтобы не допустить лихорадки, — проговорила она, обращаясь к графине.

Пиппа кивнула и поспешила к двери — приказать, чтобы принесли еще салфеток и горячей воды.

Мара посмотрела на застывшее лицо Темпла — на темные размашистые брови, на сломанный нос, когда-то бывший патрицианским, на шрамы на лбу и губе, — и сердце ее болезненно сжалось.

«Все это сделала с ним я», — думала Мара, вытирая салфеткой лоб Темпла и с ужасом отмечая его неподвижность.

Но теперь она его спасет.

Они лгали — все те, кто рассказывал сказки про смерть, про поющих ангелов и про ощущение невыразимого покоя.

Не было никаких ангелов. И никакого покоя.

Не было вообще ничего такого, что могло бы увлечь его к яркому спокойному свету; и не было ничего, дарующего утешение, пока боль обжигала его, не давая думать и дышать.

И еще — жар, прожигавший плечо и руку до самой ладони, словно ее подожгли. А сбить это пламя он не мог — они удерживали его, к чему-то прижимая, и заставляли терпеть, как будто им это нравилось.

Именно невыносимый зной заставил его понять, что он на пороге ада.

Его ангелы спустились к нему не с небес, они пришли снизу и теперь звали его к себе. Его ангелы — падшие. И они не распевают мелодичных гимнов.

Вместо гимнов они изрыгают ругательства, и сыплют проклятиями, и манят его за собой, соблазняя и угрожая. Они обещают ему все то, что он любил при жизни, — женщин, и хороший скотч, и вкусную еду, и спорт. Обещают, что там, у них, он снова будет царствовать. У них сотни разных голосов — даже женские. Женщины что-то шептали ему и обещали несказанное наслаждение, если только он пойдет за ними.

Бог свидетель, он почти соблазнился.

И тут появилась она!

Та, что шептала особенно жестокие слова. Разносила его в пух и прах, но также произносила слова, манившие куда больше всех прочих обещаний. Такие слова, как «месть», «власть». И «сила». И «герцог»!..

Конечно, герцогом он перестал быть давным-давно. С тех пор, как убил невесту отца.

При этой мысли что-то закопошилось на задворках сознания, но тут же исчезло, потому что все остальные что-то шептали, мешая ему сосредоточиться. Но что же они шептали?

«Всего лишь вопрос времени. Он нас не слышит. Он не может бороться. Он потерял слишком много…»

Да, верно. Он потерял и свое имя, и семью, и прошлое, и жизнь. Потерял мир, для которого был рожден… и который, черт возьми, так сильно любил.

Но всякий раз, уже готовый раствориться во тьме, он слышал ее голос.

Он будет бороться. Он будет жить.

Правда, ее голос ничем не напоминал ангельский. Твердый, как сталь, он обещал весьма приятные вещи, и его невозможно было игнорировать.

«Пошли они все подальше. Ты в два раза сильнее любого из них. Твое дело не закончено. Твоя жизнь не закончена».

Но она ведь закончена, разве нет? Его жизнь закончилась много лет назад. В тот день, когда он проснулся в залитой кровью постели, а невеста его отца погибла от его руки.

Он убил ее.

Убил своими огромными кулачищами, своей сверхъестественной силой. Он ее уничтожил — и вместе с ней уничтожил свою жизнь. А сейчас он оказался здесь… и он умирал, наконец-то получив то, что заслуживал.

Говорили, что перед смертью перед глазами человека должна промелькнуть вся его жизнь. Эта мысль всегда нравилась Темплу не ради воспоминаний о детстве в большом поместье в Девоншире, а ради того, чтобы вспомнить ту ночь. Ту, что изменила все.

В глубине души он всегда верил, что на пороге смерти ему покажут ту ночь. Ночь, скрепившую печатью всю его дальнейшую судьбу. Ночь, пообещавшую ему приглашение в преисподнюю. Но даже сейчас он не мог ее вспомнить и взревел в отчаянии:

— Почему?!!

Но он не услышал ответа. Уже проваливаясь в беспамятство, он слышал лишь, как злобный падший ангел дразнил его, изводил своим наглым враньем.

«Потому что ты будешь жить, Темпл. Ты выживешь, и я расскажу тебе все».

Она здесь, девушка из той ночи! Хорошенькая смеющаяся девушка, она, танцуя, ускользает от него в саду. Она нависает над ним, и ее чудесные шелковистые волосы завораживают его.

Она здесь, девушка с глазами, как драгоценные камни.

Она здесь, и ее прикосновения дарят обещания, уводят от смерти. Назад к ней! Назад к жизни! Она его спасет!

Часы шли, а он все не приходил в себя и даже в беспамятстве дергался и напрягался каждый раз, когда они промывали его рану горячей водой.

Мару водили туда-сюда, подпуская к нему только для того, чтобы промыть рану или поменять повязку. И всякий раз, входя в комнату, она видела там новых людей. Борн, Кросс и Пиппа оставались там постоянно, но когда из казино ушел последний игрок, к ним присоединились те, кто работал за игорными столами «Ангела», — дилеры и крупье, а также женщины из клуба — целый поток всхлипывающих горничных и всяких прочих дам.