Его невольница - Ульяна Громова

Он посмотрел вопросительно, даже перестроился в правый ряд и стал притормаживать, надеясь на мое благоразумие, не иначе.

* * *

Но там, где было благоразумие, поселилось безумие. Это я продемонстрировала неожиданно даже для самой себя, когда мы все-таки приехали в «Энгниму».

Меня затрясло еще на подъезде к зданию турфирмы, входила в офис я уже стихийным бедствием. Здесь снова шел отбор — девушки сидели с полными надежды глазами, все как одна модельной внешности, с пакетом документов наготове и заполненными подробными анкетами о себе неповторимых. А за стеклянной перегородкой я ожидаемо увидела ту, что вещала «…возьмите с собой пакет документов. В случае успешной беседы с руководителем оформляем сразу. Не забудьте прививочный сертификат и загранпаспорт. До конца его действия должно быть не меньше четырёх месяцев…», но главные слова били в виски колоколами: «Образ русской девушки в странах Ближнего Востока — русокосая красавица. Турецкий партнёр настаивает на этом типаже».



Наверное, кругами расплывшаяся перед моими глазами, наложившаяся на лицо менеджера со сладким голосом менеджера по загранперсоналу мишень жгла ей кожу, потому что когда я рывком, оттолкнув настойчиво пытавшегося удержать от необдуманных поступков меня Эда, открыла и грохнула о стену стеклянную же дверь, женщина подскочила и уронила стул. А я распростерла объятия и надвигалась на нее неумолимой стеной с лучезарной и яростной улыбкой, такой, что от ее широты рвались уголки рта и болели скулы:

— А иди-ка сюда, рыба моя, отблагодарю тебя от души за то, как ловко ты в рабство меня и других девчонок продала!.. — женщина закричала «Охрана!», но это не помешало мне перевернуть ее стол и швырнуть стул о стену. — Иди сюда, тварь! Я тебя сейчас…

Помню, как бросилась в завизжавшей женщине, и меня затопило невменяемой истерикой. Помню, как кто-то хватал за руки, заворачивал их, как пинала все, что видела сквозь сплошной поток жгучих, как перец, слез. Как рвалась к этой даме, не представляя, как буду жить дальше, если не убью ее. И я бы убила, но постоянно кто-то или что-то мешало: то вода, плеснувшая вдруг в лицо, то стеклянная стена, которая со звоном разлетелась от брошенного в нее стула, то настойчивые руки хватавших меня мужчин, которым я вышвыривала в лицо папки с документами из шкафа, а потом просто свернула его между собой и двумя амбалами…

Потом был голос Эда и стакан водки, которой я поперхнулась, потом еще чьи-то голоса и хлопки дверец машины, размеренное покачивание и мучительное состояние между кошмарным забытьем и не менее ужасной явью. Меня рвало, слезы лились, в груди пекло от неудовлетворенной жажды убивать всех тварей, что сделали со мной такое, со всеми, из-за кого погиб мой божественный мерзавец, мой любимый султан. Лежала и шептала его имя, снова и снова вспоминая, как упал, и струйку крови из-под его ткнувшегося в бетон лба…

Села на заднем сиденье, еще не понимая, что не так в этой картине. Но опоенное крепким алкоголем и вымотанное вспышкой психической энергии сознание соскальзывало в темноту.

— Домой… — просипела, будто ошкуренным наждачной бумагой, горлом — саднило от водки и рвоты.

— В таком виде только родных пугать… — возразил мягко Эдуард, на миг обернувшись.

— Ты еще будешь меня неволить? Много вас таких, я посмотрю!

— Все-все, Валя, едем домой, — не сопротивлялся парень.

Я подождала, пока он выедет на МКАД, едва не соскальзывая в бессознанку, и сдалась, когда увидела указатель с километрами до моего поселка…

* * *

— Что… что с ней случилось? Дочка… Валенька… — слышала, как сквозь вату, встревоженный голос отца.

— Я не знаю, имею ли право… покажите, куда ее положить… я думаю, нам надо поговорить… — знакомый приятный голос — вроде Эда, но какой-то словно стиснутый, тяжёлый и рваный.

— В ее комнату… Сюда… Юля! — суетился отец, и я узнала его натруженную сухую ладонь на щеке. — Господи, она пила?

— Это я влил в нее водку… пойдемте, я все расскажу… — уводил отца Эд. — Только умыть бы ее…

И так хотелось его успокоить, но не слушались ни неподъемные веки, ни будто опухший язык. Тяжело ворочая его, я прошептала:

— Папа… папочка… все хорошо… я всех убью… за Энвера…

А когда лба коснулись всегда прохладные ладошки Юльки, с трудом улыбнулась и вздохнула — я дома.

--------------------

[1] Сигариллы — курительные трубочки, свёрнутые из табачного листа и начинённые резаным табаком, выглядящие как тонкие сигары. Тление сигарилл температурно ниже, чем у сигар, что позволяет добавлять в их состав ароматизаторы: ваниль, вишня, какао, кофе, яблоко и др.



Проснулась от пения соловья. Лежала неподвижно, наверное, как уложил меня вчера Эд. Не снилось ничего, видимо, подсознание давало психике отдохнуть от всех потрясений. Я искала в себе проблески радости и не находила. Не такое фееричное возвращение домой я представляла. Хотела ведь скрыть все от отца и Юльки, а теперь…

Смутно вспоминалось, как Эд хотел поговорить с отцом. И от осознания — о чем, буквально подбросило меня на кровати. Как отец?! Голова кружилась, тело норовило выползти из-под влияния моей воли, но встала и бросилась в ванную. Собственное отражение в зеркале напротив двери напугало: черные круги вокруг опухших до китайского разреза глаз — аллергия на крепкий алкоголь дала знать; волосы как разрушенная бобровая хатка, у лица слипшиеся от тошнотворной массы пряди; кожа сухая и тусклая.

— Господи… — бросилась к раковине, потом спохватилась и лихорадочно засуетилась, снимая платье и белье, чтобы наскоро принять душ — сильно волновалась за отца, ведь если я правильно поняла, и Эд рассказал все, что знал…

Через три минуты, остервенело раздирая мокрые волосы расческой, я надела первое, что нашла в шкафу, и быстро спустилась в столовую.

Папу я увидела там, где и ожидала. И что он так и не лег — было очень видно по нему. Он встал с кресла, увидев меня, раскрыл объятия и сделал шаг навстречу. Молча подошла и обняла, прижавшись к нему, как маленькая девочка. И слезы хлынули из глаз сами по себе. И у него тоже.

— Папочка…

— Прости меня, дочка, не уберег тебя… — он зарыдал, всхлипывая и разрывая мне сердце. Тяжело опустился назад в кресло. — Прости, милая…

— Ты не виноват, пап. Никто не виноват… кроме этих… — сжала плотно губы, чтобы не обозначить точными словами всех мразей во главе с Кемраном. — Эд все рассказал?

Отец не мог ответить, лишь кивнул и потянулся к столу, на котором стояли аптечные бутыльки. Я налила полную чайную ложку пустырника и дала отцу, от задержал настойку во рту, пока наливала столько же валерианы, и выпил смесь одним глотком — убойная доза, но действенная, правда, от вызова скорой помощи не освобождающая.