Русич. Молния Баязида - Андрей Посняков

– Беда, беда, господине!

– Что такое? – отворил дверь Раничев.

– Чернецы рядки громят, товар портят!

– Что?! Ах они твари…

Иван быстро набросил на плечи травянисто-зеленый кафтан, поверх него – опашень с золочеными пуговицами, к поясу – сабельку в малиновых ножнах, на голову – отороченную бобровым мехом шапку. Вышел на крыльцо, свистнул:

– Коня седлайте!

Вывели из конюшни коня под узорчатым чепраком, Раничев взгромоздился в седло с крылечка, обернувшись, махнул рукой подошедшему Лукьяну:

– Веди своих, парень. Ужо, чернецов проучим.

Юноша кивнул, обернулся к парням, крикнул. Те похватали рогатины, построились ровно – любо-дорого посмотреть.

– Никого до смерти не убивать, – строго предупредил Иван. – Не хватало нам еще и из-за этого с монастырем ссориться.

– А в реку покидать можно? – ухмыльнувшись, тряхнул кудрями Михряй.

– В реку? – Раничев улыбнулся. – Можно. Ну, Лукьяне, показывай, чему твои орлы научились.

Юноша улыбнулся:

– Ну что, ребята, покажем?

– Покажем, господине десятник!

– Ну, тогда бегите, пока весь рядок не разворовали, – смеясь, приказал Иван. – А я потихоньку за вами.

Повернувшись, полтора десятка парней, поудобней перехватив короткие рогатины, ускоряя шаг, направились вслед за своим командиром. Ступали след в след, словно волки, вошли в рощицу – ни одна веточка не дернулась, не шевельнулась. Молодец, Лукьяне!

Раничев тронул поводья и поскакал на небольшой холм у излучины, откуда хорошо просматривался рядок. Доехал, спешился, привязал коня к рябине, посмотрел вперед. Ага – вот и рядок! Часть досок уже оторвана, товар опрокинут, затоптан… Чего они там суетятся-то? А, кажется, поджечь хотят. Ну-ну, по такой-то погоде. Иван поежился – вроде бы и не было уже дождя, не капало, однако зависла в воздухе мелкая холодная морось.

Разгромив рядок, чернецы, подобрав рясы, деловито пинали Кузему. Тот съежился и уже не кричал, закрывая руками разбитое в кровь лицо.

– На тебе, на! – злобно кричал длинный вислоносый монах с маленькими щелястыми глазками – видимо, главный. – Будете знать, как на чужой земле торговаться! – Еще раз пнув парня, он обернулся к своим и требовательно спросил: – Ну, выловили остальных?

– Каких остальных, брате Дементий? Их тут всего трое и было.

– Трое? – Дементий нехорошо ухмыльнулся. – Ну и где же еще два? Упустили, раззявы? Ужо, устроит вам отец-келарь.

Один из монахов вдруг обрадованно кивнул куда-то в сторону леса:

– Эвон, братие! Кажись, словили.

Дементий обернулся, тонкие губы его скривились в нехорошей усмешке. Заложив за спину длинные с покрасневшими ладонями руки, он, набычившись, смотрел, как пара вышедших из лесу чернецов тащила под руки испуганного белобрысого парня.

– А второй где? – Дементий окинул монахов презрительным взглядом.

– Не гневайся, брате, упустили…

– Упустили? Ух! Опосля доложите отцу-келарю.

Монахи заметно приуныли.

Их предводитель грозно взглянул на плачущего мальчишку:

– Кто таков?

– Онфимко, из Гумнова…

– Такой юный, а уже закоренелый тать! – сузив глаза, Дементий покачал головой. – Придется тебя проучить, парень, чтобы знал, как безобразить на святых землях! Ишь, непотребство какое устроили, прости, Господи, – сплюнув, он пнул ногою корзину с орехами… – А ну, подержите его…

Оглянувшись по сторонам, Дементий поднял с земли увесистый дрын, размахнулся… и заверещал, словно угодивший в капкан заяц. Поднятую вверх руку его поразила стрела.

Монахи озадаченно переглянулись, и, увидев выбегающих из лесу парней с рогатинами, резво понеслись к реке. Однако и там их ждала засада – Лукьян оказался неплохим стратегом. Согнанные к реке монахи опасливо попятились к броду.

Пора! – решил Раничев и поскакал к ним во всей красе – зеленом кафтане, опашне с золочеными пуговицами, с висевшей на наборном поясе сабелькой.

– Эх, волчья сыть! – на ходу громко ругался Иван. – Вы пошто мой рядок разорили, собаки? Вот я вам головенки-то оттяпаю!

Чернецы в страхе попадали на колени – одежда Раничева произвела на них неизгладимое впечатление, видно, никак они не ожидали встретить в здешней глуши такого богатого и, несомненно, влиятельного господина.

– Пощади, боярин батюшка! – заканючили монахи. – Не своею волею мы.

– Ага, а волею князя Милославского, так, что ли? – Иван расхохотался и кивнул парням:

– А ну-ка, ребята разложите их, да возьмите в лесу хорошей вицы.

Оброчные с удовольствием это и проделали – задрали зарвавшимся чернецам рясы да вломили от души по филейным частям, особенно усердствовал Онфимко, бил да приговаривал:

– Это – за меня, это снова за меня, а это за Кузему, за Кузему, за Кузему…

Кузема и сам бы, конечно, присоединился к этой экзекуции с радостью, да вот не мог – побили-то его крепко.

– Ничего, – подмигнул парню Иван. – Чай, срастутся ребра!

– Срастутся, – натужно улыбнувшись, Кузема закашлялся.

Вечером пировали – обмывали событие. Первое, так сказать, боевое крещение. Не присутствовавшие на расправе Хевроний и Захар Раскудряк завистливо щурились и все выспрашивали Михряя – расскажи да расскажи. Михряй рассказывал охотно.

На следующий день восстановили рядок – мало ли, кто еще проплывет? Ребятам строго-настрого наказали пастись братию, и, ежели что, бросать все да бежать за подмогой. Впрочем, рядок-то скоро пора пришла прикрывать – судов за последнее время почти что и не было, прохожих-конных – тоже. Не сезон – распутица, осень.

Хотя был там один струг-кораблик – узкий, словно змея. Прошелся на веслах у берега, к пристани не свернул, как шел, так и шел. Бравшая в реке воду Марфена посмотрела на стоявших у кормы судна людей и вдруг вздрогнула. Показалось… Она всмотрелась внимательнее, не поленясь, даже пробежала берегом. Нет, и впрямь – показалось, слава тебе, Господи.

Раничеву неожиданно пришлась по душе простая деревенская жизнь с неспешными разговорами, с закатом в полнеба, с привольной рекою и лесом. Иногда охотились – загоняли зверя, чернецы было рыпнулись – наш лес! – однако Ивану стоило только их слегка припугнуть – и как волной смыло. Обольщаться, правда, не стоило – архимандрит Феофан сволочью был первостатейной, такой ни за что не упустит ни своего, ни чужого. Потому и не прекращал Лукьян тренировки, постепенно превращая деревенскую молодежь во что-то вроде боярской дружины. Боярин, естественно, Раничев – да и местный оброчный люд при нем уже мало кого боялся. Знали, Иван Петрович – господин дюже влиятельный, пусть даже пока и не очень богатый. По просьбе Ивана, в избе старосты Никодима Рыбы поставили перегородку, отгородив комнату, – и в самом-то деле, к чему старостиным родичам по чужим углам ошиваться, когда свой имеется? Комнату Раничев обставил по своему вкусу – прорубил широкое окно, вставил свинцовый переплет со слюдою, полки соорудил под всякую мелочь, из трех составленных вместе лавок – широкую кровать-ложе. Застелил волчьими шкурами – красота! Еще бы электричество провести, да музыкальную аппаратуру. Врубил бы во всю мощь какой-нибудь «Блэк Саббат» – то-то бы радости было! О сигаретах Иван так не скучал, как по музыке. Без сигарет-то как-то привык уже обходиться, в лагере, правда, опять закурил – да здесь отпустило. Все чаще длинными вечерами, слушая, как поют за стенкой песни тянущие пряжу девы, Раничев вспоминал Евдоксю. Как она там? Сумела ли вовремя сбежать с парохода? Добралась ли до дальней деревни? Должна. Не одна ведь – с Игорем-пионером, а денег у них хватит. По крайней мере – должно.