Тот, кто виновен - Себастьян Фитцек

В… болото! «О господи, тот самый запах. Как грязевые маски для лица у мамы… я лежу в… трясине! Черт возьми, в Берлине вообще такое есть?»

Она попробовала барахтаться, попыталась найти опору под ногами, но торф – или как там называется это вещество под ней – был густой и тугой, как свежий бетон, а ее левая нога и так почти не двигалась.

Несмотря на неподвижность, Йола старалась дышать ровно и спокойно, чтобы побороть панику и боль. Вокруг стало чуть светлее, и у Йолы мелькнула надежда, что кто-то светит на нее фонариком, но это была всего лишь луна, которая снова пробилась между облаками и освещала теперь всю безвыходность положения Йолы.

Она скатилась с подножия холма на какую-то травянистую поверхность, похожую на вересковую пустошь. Растения-подушки, которые неплотно срослись между собой и коварно скрывали настоящую опасность, таящуюся под ними: илистое болотистое месиво из растений, земли и воды, напоминающее холодную влажную могилу.

– Помогите, – прошептала она. Пожалуйста, Господи, помоги мне.

Папа предостерегал ее от катания на коньках на Ванзе, потому что неизвестно, насколько прочен там лед зимой. А в одном фильме она видела, как утонул ребенок, потому что все время соскальзывал с края льдины и не мог самостоятельно выбраться из воды.

«Я сейчас точно в такой же ситуации», – мысленно заплакала Йола.

Она хваталась за вьющиеся растения, пыталась подтянуться и вылезти из грязевой ямы, но то и дело соскальзывала обратно. Но это не самая большая проблема. Когда она не суетилась и не двигалась, то не погружалась глубже в топь. Йола не была уверена, но не думала, что может утонуть в этом болоте.

Зато замерзнет!

Было холодно. Холоднее, чем когда-либо, – исключительно потому, что холод пронзал все ее тело. Словно она действительно провалилась под лед.

Хуже уже быть не может!

Йола чувствовала, как немела ее нижняя часть тела и как это ощущение поднималось все выше.

Сколько она сможет так продержаться?

– Помогите!

На этот раз она закричала изо всех сил.

– Господи, помоги мне!

Но поблизости никого не было. Она была одна.

Даже дикий кабан ушел прочь.

Глаза, сверкавшие сверху над ней, давно пропали.

МАКС

«Правда, нет места лучше, чем этот остров, чтобы научить вас страданию!»

Человек гонит от себя плохие воспоминания и мысли. Все время, пока существует. Иначе ему просто не выжить. Если бы мы все время думали о том ужасе, который каждое утро начинается уже на первых страницах новостных порталов, то просто не смогли бы вести нормальную жизнь. Разве можно смеяться, любить, работать, есть, ездить в отпуск с постоянным осознанием того, что, например, в одной только Германии ежегодно двести тысяч детей становятся жертвами жестокости? Что каждый проклятый день, пока мы обедаем, едем в автомобиле, танцуем, читаем или смотрим телевизор, двух младенцев укачивают до смерти. Возможно, в этот самый момент, в эту секунду?

Не будь мы в состоянии немедленно отогнать от себя это и сотни тысяч других ужасных сообщений, нам пришлось бы отказаться от собственной жизни, бросить все, чтобы помогать попавшим в беду. Но не прошло бы и одного дня, как мы осознали бы свое бессилие. И капитулировали перед огромным количеством кризисов. Мечась как пинг-понговый шарик от катастрофы к катастрофе, между войной и голодом, издевательствами над животными и принудительной проституцией, большинство из нас погрузились бы в тяжелейшую депрессию.

Кто бы ни был этот жестокий Творец, создавший систему, где в природе выживает лишь сильнейший, все же радостно, что он смилостивился над нами, людьми, и одарил способностью забывать, которая необходима даже самым достойным восхищения идеалистам, когда те – будучи верны лозунгу: «Я не могу все изменить, но могу хотя бы попробовать»– сосредотачиваются на решении единичной проблемы. Наверное, никто не смог бы отправлять воду умирающим от жажды военным беженцам, если бы хотя бы на короткое время не удавалось отключить настойчивые голоса, нашептывающие в ухо, что всего в нескольких сотнях километров от границы тысячи детей умирают от нехватки медикаментов.

Люди должны забывать, и в последние двадцать пять лет мне это на удивление хорошо удавалось. Я запрятал воспоминания об ужасах собственного детства в черный сундук, обмотал его тяжелыми цепями, повесил крепкий навесной замок и отнес по крутой лестнице вниз, в подвал моей памяти, где этот сундук много лет пылился и гнил за дощатой перегородкой.

Но сейчас именно этот хорек, называющий себя Фиш и считающий меня извращенцем, вытащил тот самый ящик забвения, размотал цепи и выпустил на свободу моих самых страшных демонов. А мой брат ему в этом помог.

– Ты правда этого не знал! – повторил Космо наверняка уже в четвертый раз. Помимо его взгляда, я чувствовал, как меня пожирают глазами Фрида и Фиш. Все пялились на меня, как на ярмарочную сенсацию. «Мужчина без памяти. Подходите сюда, будьте рядом, когда он снова вспомнит свою судьбу!»

Яхта раскачивалась от сильного ветра, но, вероятно, у меня возникли бы проблемы с равновесием, даже если бы она лежала на воде как доска.

– Невероятно, Макс. Я имею в виду, ты написал об этом книгу.

– «Школу крови».

Я кивнул. И я разделял растерянность Космо. Видимо, большие части моего первого триллера были написаны не мной самим, а моим подсознанием, потому что я действительно описал в «Школе крови» отца, который привез своих детей на летние каникулы на остров и жестоко издевался там над ними, оправдывая себя тем, что хочет сделать из них мужчин. И с нами действительно произошло нечто подобное. Со мной и Космо.

И наш отец повез нас на один из многочисленных необитаемых островов, о существовании которого большинство берлинцев даже не слышали, да и вообще лишь немногие знают, что в городской черте Берлина существует более тридцати четырех островов. Папа работал тогда – нам было по тринадцать-четырнадцать лет – комендантом яхт-клуба, к которому относился в том числе и один частный остров на озере Ванзе. Он хотя и считался заповедной зоной, но для летнего отдыха мог использоваться членами клуба как место для поездок и пикников. Мой отец был одним из немногих, у кого имелось долговременное разрешение на нахождение там, чтобы по окончании сезона присматривать за причалом и спартанской хижиной в глубине острова. И в одни дождливые выходные он взял нас с собой. «Турпоход», как он объяснил маме, которая, вероятно, предполагала, что нас ждет: я помню испуганное выражение ее лица и влажные от страха ладони, когда она провожала нас.

– Мы по-настоящему повеселимся, – сказал отец во время короткой поездки на моторной лодке из района Кладов.

Удивительно, что я вспомнил это сейчас так отчетливо и ясно, словно все случилось вчера. Было прохладно, моросило, и наша лодка спугнула несколько бакланов по пути к тому месту, где нашим душам суждено было сломаться. Потому что в представлении отца веселье предполагало в основном издевательство над собственными сыновьями.