Женщина с большой буквы Ж - Эльвира Барякина

[23 августа 2006 г.]

Пол открыл один глаз.

– Привет. О чем думаешь?

Я вздохнула:

– Мы должны повидать Мону Лизу.

– Ой нет, нам туда не хочется! Лучше уж на кладбище – цветы возлагать.

– А как же Мона Лиза?

– А как же твои мозоли? По Лувру ходить надо.

– А я надену махровые носочки и теннисные тапки.

Пол купил себе ворох газет и поплелся за мной расширять кругозор.

Я люблю музеи. Гляжу на скульптуры и мысленно прикидываю, как бы они смотрелись в моем доме. «Умирающего раба» поместим в кабинете. Пусть символизирует меня за работой. А «Восставший раб» – это в спальню. Там ему самое место.

Интересная штука – средневековое искусство. Убей бог, не понимаю, как люди могли УКРАШАТЬ свои церкви умирающими святыми. Им что, нравилось смотреть, как люди мучаются? Впрочем, чего от них ожидать… Читать не умели, кинематографа у них не было. Единственное развлечение – публичные казни.

Но самой трагичной фигурой в залах Средневековья был не Иисус и не Святая Лючия. Это был Пол. Он ходил за мной печальным хвостиком. Сидел на лавочках, крутил в руках смятые газеты…

Он оживился только тогда, когда я стащила с ног тапки и заявила, что дальше я пойду в носках.

– А может, домой?

– Я еще Мону Лизу не видела.

– Да на фига она тебе сдалась?! У нее грудь – как надувной матрасс!

– Зато о ней писал Дэн Браун!

В этот момент ко мне подошел юноша в форме.

– Почему мадам в носках? – спросил он.

Я оглядела свой наряд: синяя майка, белая юбка и оранжевые махровые носки.

– У меня мозоли.

Но юноша такого слова по-английски не знал.

– Покажите обувь!

Охранники в музеях не любят странных посетителей: от нас, от психов, всего можно ожидать. Мы и картину можем разрезать, и спереть то, что плохо приколочено.

Заглянув в тапки, юноша нехотя вернул мое имущество.

– В носках нельзя.

– Послушайте, я не могу БЕЗ носков! Тут паркет XVII века. Вдруг ко мне грибок пристанет?

– Наденьте обувь!

Я кое-как нацепила тапки и, хромая, побежала в другой зал, чтобы там снова разуться. Но изверг-охранник и не думал отставать.

– Наденьте обувь! Я буду следить за вами!

Я оглянулась, разыскивая Пола, и тут увидела его, катящего инвалидное кресло.

– Мне на входе дали, – сказал он и накинулся на охранника: – Что ты к ней пристал? Не видишь, человек болеет? Ей Мону Лизу приспичило посмотреть! Садись, горе луковое!

Я уселась на сиденье и с триумфом покатила навстречу мечте.

Народу перед Моной Лизой было как на вокзале.

– Пропустите инвалида! – кричал Пол и вел мою каталку на таран.

Там, у заградительного барьера, я разгадала тайну Джоконды. Тускло-желтый цвет лица, бледные губы и отечность век – верный признак анемии. Бедная тетенька наверняка не любила фрукты и в результате заработала себе скудные менструации и всемирную славу.

Я бы в своем доме ее не повесила. Разве что в медицинский шкафчик.

[25 августа 2006 г.]

Мы сидели в аэропорту уже шестой час, а наш рейс все откладывали и откладывали.

Я подумала, что Пол все-таки любит меня. Странною любовью – любовью издалека. Он признался, что не подпускает меня близко, потому что я женщина – атомная война.

Там, где я появлюсь, остается разруха. Кегельбан не смог выдержать груза моих надежд: я запугала его так, что он вообще завязал с бабами. Лука хотел, но не знал, чем меня удержать. Он был как мальчик, пытающийся подарить мне самое дорогое – игрушечный пистолет. А я посмотрела на него и сунула обратно: «Не надо».

– Макс отделался легче, – сказал Пол, ухмыляясь. – Ты оказалась всего лишь неудачным проектом. Но именно неудачные инвестиции – самое большое несчастье для таких людей.

Поначалу я пришла в ужас: откуда он все знает?

– У меня досье на тебя, – заявил Пол серьезно, а потом не выдержал и фыркнул: – Ты сама мне разболтала по пьянке. Разве не помнишь?

Я не помню! Не было такого! Впрочем, он расспрашивал обо мне Мелиску; не исключено, что и Кевин что-нибудь ляпнул.

– Зэк тоже пострадал от твоей «радиации», – сказал Пол. – Теперь до конца дней будет пристукнутым на голову. У тебя есть дар оправляться от неудач, у него нет. Ты регенерируешь, как амеба: от тебя отрежут кусочек – ты тут же новый вырастишь. А твой муж – существо более высокого порядка, ему амебские технологии не подходят.

Я вспомнила, как на следующий день после ссоры мне уже хотелось мириться с Зэком. Моя рана тут же затянулась, а его – нет, и он не захотел ковыряться в ней.

– А ты сам не боишься моей «радиации»? – спросила я. – Ты взял отпуск, приехал за мной…

Я никогда раньше не говорила, что «замечаю» ухаживания Пола. Официально он был другом семьи – бесполым и ни на что не претендующим.

– У меня был процесс в Верховном апелляционном суде Парижа. Я позвонил тебе и узнал, что и ты здесь. Так почему нам было не встретиться?

– Не передергивай! Я же вижу, что ты не просто так за мной увиваешься!

– Просто так, дорогая. Просто так.

Я не знаю, как мне реагировать на него.

[30 августа 2006 г.]

Бззз! – ерзает на столе мобильник. Я гляжу на экран в тайной надежде, что это Зэк.

Бзз! Бзз! Бзз!

– Алло…

– Ты что, с Зэком поссорилась? – Голос у Кевина участливый и даже немного скорбящий.

Были времена, когда я сутками мечтала о том, чтобы Кевин набрал мой номер. Но он не звонил – из лучших побуждений, разумеется. Ведь если позвонить, то тогда расстроится жена, дочка и продюсер. А сейчас звонить можно, сейчас это – правильно. Ведь если мы с Зэком поссоримся, то он лишится грин-карты, а я – статуса «условно-счастлива в браке».

Кевин всегда искренне беспокоится за ближних. За это я его ненавижу.

– Так вы поругались?

– Мы?!

– Мне сказали, что Зэк вернулся к сестре.

– Так он просто высыпаться к ней ездит, – вдохновенно вру я. – От нас через дорогу живет тинейджер, который решил сколотить рок-группу. Он очень прилежный мальчик и все время репетирует. Его шестилетняя сестра подпевает. Брательник орет, девчонка ревет. С родительницей разговаривать бесполезно – она по призванию мама, а по профессии – начальник тюрьмы. А Зэку отдыхать надо.