Сон разума - Наль Подольский

Следственные процедуры, допросы и протоколы, подкосили старика, у него случился сердечный приступ, и он угодил в тюремную больницу. Его старуха, не сомневаясь в скорой кончине мужа, хотела во что бы то ни стало получить последнее благословение, и Александр Петрович выхлопотал для нее посещение лазарета. Она принесла с собой образок, по нынешним временам — вещь разрешенную, посидела дозволенное время около койки и удалилась, попрощавшись с супругом поясным поклоном. Однако позднее выяснилось, что помимо иконки она пронесла в палату в недрах своей многослойной крестьянской одежды еще и бутылку водки. Старый артиллерист выпил ее прямо из горлышка и заснул пьяным сном, чтобы уже никогда не проснуться и предстать перед тем трибуналом, где услуги адвоката Самойлова не требовались.

— Не унывай, — попыталась утешить его Карина, — преступность нынче такая, что за безнадежным клиентом дело не станет.

Но Александр Петрович, сочтя в данных обстоятельствах юмор неуместным, в ответ только обиженно покачал головой.

А через несколько дней у него появился вполне реальный повод обидеться на судьбу, вынуждавшую его, вместо адвокатской практики, снова заняться расследованием.

Все началось достаточно безобидно, с семейного звонка из Еревана — просили на несколько дней приютить дальнюю родственницу, итальянскую подданную, степень родства которой по отношению к Карине чисто условно, по-видимому, была обозначена как «троюродная кузина». Помимо жилья, кузина нуждалась в юридической помощи хорошего адвоката, примерно такого же знаменитого и влиятельного, как муж Карины.

— Ну что же, — с несколько преувеличенной бодростью объявила Карина, — похоже, ты приобретаешь международную известность.

Итальянская кузина оказалась существом весьма причудливым. Прежде всего поражала ее красота, экзотическая и, странным образом, неуловимая, ее никак не удавалось разглядеть, ибо гостья была подвижна, словно мотылек на оконном стекле, и ни секунды не оставалась в покое. Она была фотомоделью с редкой специализацией по рекламе драгоценных камней. Имея доходы примерно такие же, как и средний буржуа, она тем не менее ухитрялась культивировать пролетарское самосознание и ощущала себя объектом эксплуатации. Она состояла в социалистической партии и была активным функционером профсоюза фотомоделей. Унаследовав от своей армянской бабушки скромные познания в русском языке, она старательно их развивала, «чтобы читать Ленин», но теперь ей сказали, что «читать Ленин не надо», и это повергло ее в некоторую растерянность.

Клаудиа — так ее звали — с Кариной и адвокатом сразу взяла семейный, родственный тон, обращалась к обоим на «ты» и Александра Петровича называла «Сандро». Ее же следовало именовать, на русский манер, Клавой.

За обедом ей потребовался стакан воды, и, поскольку таковой в фирменной расфасовке в доме Самойловых не оказалось, она преспокойно набрала ее прямо из крана и, невзирая на предостережения хозяев, выпила. Зато позднее, когда дело дошло до вечерней ванны, — а Клава принимала ванны трижды в сутки, строго по специальному расписанию — возникли проблемы. Она извлекла из чемодана пробирочки для экспресс-анализа воды и озабоченно поджала свои розовые губы, наблюдая бурый цвет возникшей в результате реакции жидкости, а затем долго колдовала над ванной, подсыпая в нее порошки из разноцветных пакетиков.

То обстоятельство, что вода, пригодная для питья, может не годиться для мытья, привело хозяев дома в глубокое изумление, и Клава сочла необходимым дать пояснения.

— Ведь моя кожа — для меня орудие производства. Рабочий продает капиталисту свои руки, а я — кожу.

— Ты что, читала Маркса? — подозрительно осведомилась Карина.

— Я пробовала, но ничего не вышло. Зато мой друг читал и немного мне рассказывал, — она в последний раз попробовала большим пальцем ноги температуру воды, лаконичным движением рук скинула на пол халатик, продемонстрировав изумительно ровный загар всех частей тела, и погрузилась в зеленоватую воду. Ее выступающее из воды лицо сделалось сосредоточенным и собранным, как лица космонавтов перед стартом, и легким кивком головы она отпустила чету Самойловых, давая понять, что готова остаться один на один со своей суровой пролетарской судьбой.

Наутро, после завтрака, возник наконец разговор о цели приезда Клавы.

— Я звонила в Ереван, и мне сказали, что ты можешь все, Сандро. Помоги найти мою почку.

Умение сохранять невозмутимость — для адвоката важное профессиональное качество, но сейчас у Александра Петровича глаза откровенно полезли на лоб.

— Какую почку?!

— Человеческую. Которая вот здесь. — Она ткнула себя пальцем в спину около поясницы и, не пересаживаясь на стуле, изловчилась изогнуть талию таким образом, чтобы показать адвокату нужное место.

— Но куда она делась? И как это могло случиться? Объясни подробнее, Клава.

— Какой ты непонятливый, Сандро! Я говорю об операции пересадки. Они нашли хорошую почку, которая мне подходит, и сделали все нужные тесты, но когда я сказала, что собираюсь делать операцию в Милане, а не в России, мою почку вдруг украли. Сказали, из вестибюля здания вместе с ценной аппаратурой. Я думаю, они ее просто… ну, как это по-русски… зажилили.

— Они… Кто такие, эти «они»?

Клава сморщила нос и почесала его суставом пальца:

— Фирма «Пигмалион», у них клиника под Москвой. Теперь они предлагают другую почку, наверное, хотят подсунуть какую-нибудь дрянь.

Александр Петрович почувствовал в спине неприятный холодок, означающий, что с этим делом не следует связываться. Ему запомнилась телевизионная передача, где речь шла именно о совместном русско-итальянском предприятии «Пигмалион». Некий полковник из отдела борьбы с организованной преступностью утверждал, что еще во времена всевластия коммунистов специальное отделение кремлевской больницы занималось пересадкой органов, и его сырьевой базой, то есть поставщиком органов, был Институт скорой помощи имени Склифосовского. Основным объектом пересадки тогда были почки, другого просто не умели, и существовал план по заготовке почек — триста штук в год. В «неурожайные» годы естественным путем, в результате автокатастроф и прочих несчастных случаев, удавалось получить всего лишь полторы сотни почек, и тогда недостача покрывалась примитивным бандитским методом, неизвестные личности похищали потенциальных доноров прямо на улице. Имелся даже свидетель, чудом сумевший выкарабкаться из такой переделки. Полковник ответственно заявлял, что совместное предприятие «Пигмалион» есть не что иное, как коммерческое перевоплощение того же самого отделения кремлевской больницы, переключившееся с обслуживания партийной элиты на элиту финансовую и, разумеется, иностранцев. Сырьевой базой «Пигмалиона» остался Институт Склифосовского, уже не по приказу, а «за интерес», и способы добычи недостающих единиц органов тоже не изменились. Насколько Александр Петрович помнил, вскоре после этой передачи и ее рубрика, «Черный ящик», и редактор, и полковник исчезли из поля зрения общественности. Одним словом, единственно правильной реакцией с его стороны было бы тотчас объяснить, что он, Самойлов — адвокат, а не охотник за внутренностями и осваивать эту специальность не намерен, независимо от точки зрения армянских родственников жены. Но, увы, любопытство иногда подводило Александра Петровича, оказываясь сильнее доводов разума.