Дон Иван - Алан Черчесов

Я попросил убрать морскую волну, прикрыть шторы, а чтобы закрылся и рот, запечатал его поцелуем. Было это следствием все того же расстройства сознания или чем-то другим, но готов поручиться, что почти не участвовал в том, что делало за меня мое тело. Куда больше меня занимало имя той, кого я ласкал. Вернее, отсутствие имени: я никак не мог его вспомнить. К распластавшейся подо мной женщине – этой тусклой, разъятой звезде – я не испытывал ни страсти, ни привязанности, ни жалости, что приходит к нам на подмогу, когда зов плоти молчит и мы доставляем отраду попутчицам по адюльтеру лишь из стыда за свое равнодушие. Сомнамбулизм мой неплохо умел управляться во тьме со всем тем, что крепко спало в моем сердце. Так бывает с хирургом, в тысячный раз оперирующим аппендицит и вдруг понимающим, что скальпель в руках давно уже режет вслепую, но режет он ловко и правильно.

Женщина сделала мостик, покричала сердито в себя, откатилась к краю кровати и свесила голову.

– Тсс!.. Тсс, спокойно, – приказала одна половина в ней половине другой и отвесила той оплеуху.

После “тсс” меня осенило:

– Ксения!

– Что, родненький? Что, ненаглядный! Скажи, я стара и бездарна? Было не очень противно?

Мне было отнюдь не противно. Было мне все равно. Я вспомнил, что тот же вопрос задавала когда-то Инесса. Но тогда я любил, пребывая собой на все сто, – не то что теперь. Нынче я даже соврать не мог так, как я. Врал я так, будто не ведал, что вру. Потому мне было плевать, кто там врет, если врет, моими словами:

– Высший класс. Ты как женщина – ас. Я сражен… А где телефон?

Ничто не любит так рифму, как откровенная ложь.

– Хочешь Жанну набрать?

– Хочу, чтобы ты позвонила супругу.

– Зачем?

– Кое-что надо проверить.

Ксения повиновалась: перечить сегодня не мог мне никто. Мы внимали гудкам, она – прильнув ухом к трубке, я – погрузившись в оцепенение. В ту характерную неподвижность предельной сосредоточенности, с какой крестит прицелом стрелок свою жертву.

– Странно, – пробормотала она и нажала повтор.

Я услышал, как вздрогнули тросы и заработал подъемник. Я распознал эти звуки впервые, хоть они повторялись, должно быть, не раз за то время, что мы без любви занимались любовью. Чем слабее в нас личность, тем сильнее в нас чувства. В какой-то момент перестаешь слышать себя и начинаешь слышать лишь то, что спасет твою шкуру.

Веселенькое занятие – одеваться в костюм наперегонки с лифтом, взлетающим на четвертый этаж! Глядя на мои стремительные манипуляции, лицо Ксении не знало, что ему выражать – обиду, гнев, растерянность или улыбку. В мобильнике еще раздавались гудки, когда кабинка застыла на нашей площадке и из нее вышли звонки. Они зашагали к двери. Это было похоже на пульс: гудок-звонок, гудок-звонок, гудок-звонок, потом звонки прекратились, а в трубке закапало. Прежде чем ключ повернулся, я успел схватить в руки туфли и метнуться к окну.

– Ты дома? – спросил обманутый муж голосом мужа надменного.

Отрицать очевидность изменщица не дерзнула:

– Угу.

Я похвалил про себя ее краткость.

– Хорошо, – сказал муж, но я как-то не очень поверил. – А я вот сбежал.

– А, – сказала она.

В устах Ксении подобная лапидарность заслуживала аплодисментов.

– Так и так в воскресенье нет процедур. Думал вчера, что приедешь, но ты двинула к Таньке на дачу… Погоди, так ты здесь?

Догадку его она подтвердила лишь вздохом. Я услышал, как щелкнул торшер.

– А чего в темноте? – спросил муж.

– Пульт закатился. Болит голова. То есть зуб. Ноет. Спать. А у Таньки машину угнали!

Поворот был столь неожидан, что я запихнул носок в зубы. Хохот рвался наружу и раздувал мою грудь пузырями.

Подоспела выручка с неожиданной стороны: мужичок засмеялся – сердечно и громко, да так, что я безнаказанно вставил душивший смешок. Дышать стало легче, но выпал носок. Он скатился по брючине, скользнул по ступне и переполз капотом стоп-линию, показав из-под шторы супругам язык. Я превратился в натянутый нерв, точка отрыва которого помещалась где-то в гипофизе.

Отсмеявшись, хозяин поохал, а потом сказал то, что должен всегда говорить рогоносец, чтобы приободрить рогоставца:

– Теперь Аркадий Танюху убьет. Лучше б она ему изменила!

Ксения как-то уж очень взыскательно переспросила:

– Гы?

Я почти что услышал, как в мозгу у нее копошится опасная мысль.

– Да ладно тебе, – продолжал этот лапоть, судя по крякам, отиравший слезы платком. – Жена – не машина. Угнать – не угонят, попортить – не смогут: и без того уже порчена…

Кровать колыхнулась, и на меня повеяло бризом. Зашлепали косо шаги. Подошли вплотную ко мне, затолкали под штору носок, развернулись голыми пятками, разведя мои ступни, и мне на живот навалилась спина, а то, что пониже, прислонилось створками к паху.

– А что бы ты сделал, Сергей, узнай вдруг, что у меня завелся любовник? – Ксения сжала плотней ягодицы. Я расценил это как рукопожатие.

Он даже смеяться не стал:

– Оптимистка. Уж на что я был ходок, а и то присмирел. Все больше ползком и хромком. Чем аппетит телесами перебивать, лучше б на стол собрала.

– Извини, дорогой. – Она подержалась украдкой за то, что выступало опровержением его пессимизма. – Сейчас покормлю. Идем-ка на кухню, расскажешь, как там и что с нашим бедным сердечком.

– Только переоденусь.

Она удалилась. Мы с Серегой остались вдвоем. Оказалось, однако, что мой визави отдает предпочтение трио. Кровать вновь вздохнула – уже не наружу, а внутрь, – и я снова услышал гудки. Говорил больной шепотом:

– Привет. Раб Божий Сергий. Накладочка вышла. Приезжаю, а клуша лежит на постели в чем мать родила… Нет, Синичка. Никак… В том и дело. На фазенду к подруге должна была ехать, а у той тачку свистнули… Не то слово – лажа. Знал бы прикуп, дал бы подкуп. Лучше бы ты ко мне в санаторий махнула на выходные, так ведь боялся, что эта заявится. Напьется на даче – взалкает любви. Ну да, как алкоголик. Утром тебе позвоню… Ночью? Навряд ли. Но если получится, аки амурчик на крыльях. Лобзаю в пунцовы уста. Покакулики!

Полчаса молитвы за шторами – и зрение обостряется, как у сыщика. Забытые вами улики так и лежат на полу – да еще какие улики! Два тельца, сплетенные в рифму, две завитушки, свернутые в рожок. Выпутав из него трусы, вы прибираете их в карман, а шелковые стринги запихиваете под подушку, на которой находите несколько волосков. Поскольку супруги блондины, темные трещинки на постели угрожают раздвинуться в пропасть. Лучше их сразу сдуть. Теперь – подготовка к веселью.

Обыскав чужую одежду, опрокинутую на стуле, я нахожу то, что нужно, и перекладываю в карман. Мобильник лежит на комоде. Проверив последний звонок, по высветившемуся номеру я отсылаю Синице смс-сообщение: “Прилечу, аки крылатый амур. Расчетное время – 11. Да сотвори знатных ястий поболе!” Потом возвращаю мобильник на место и обнаруживаю на тумбочке новый роман Фортунатова. Удача мне благоволит: будет чем разнообразить часы ожидания.