Княгиня Ольга. Пламенеющий миф - Елизавета Дворецкая

Поведение княгини Ольги в эпизодах древлянских казней обнаруживает немалое сходство с этими сюжетами. Ее месть за Игоря показывает «избыточную жестокость», присущую героическим песням: за жизнь мужа она берет жизнь сначала двадцати «лучших мужей», потом еще восьми, потом пяти тысяч (!), потом целый город, а еще ведь были жертвы полевого сражения… Причем способы их умерщвления тоже особенно жестоки – благодаря чему эти сюжеты и сейчас вызывают живой отклик у современного читателя. «Персонаж героической песни, – пишет А. Я. Гуревич, – идеальный герой, человек долга и чести, не останавливающийся ни перед чем, чтобы защитить и утвердить честь рода или собственную честь. Верность священным обязательствам по отношению к сородичам, подданным, дружинникам, друзьям, удовлетворения от сознания выполненного долга – таковы ведущие мотивы героической поэзии»[60]… Именно этому героическому идеалу отвечает поведение Ольги в описанных эпизодах.

Но здесь нужно отметить важный момент. Сказание о древлянских казнях, как мне кажется, представляет собой, по сравнению в «Песнью об Атли» и ей подобными, уже следующий этап развития сюжета. Первый этап: собственно описание ритуала жертвоприношения. Второй: героическая песнь, где этот древний ритуал составил основу сюжета о кровной мести. Но в нашем случае, с Ольгой, сюжет о мести древлянам был отнесен не в древние героические времена, а в совершенно реальное, недавнее прошлое – по крайней мере, связи между временем создания ПВЛ и эпохой Ольги были живыми и конкретными.

Б. А. Рыбаков давно предложил вычленить в летописном тексте устное эпическое повествование, «предположительную реконструкцию», где повествованию придана форма эпической песни.

Однако напрашивается мысль, что этот «Сказ о мудрой княгине Ольге» был не первым этапом формирования данного сюжета. А пожалуй, уже вторым – по определению Рыбакова, «замечательным целостным политическим сочинением (курсив Рыбакова – Е.Д.), стройным завершенным по своей структуре и очень важным по глубине заложенным в нем мыслей о гармоничности государственного и народного начала в сложную пору неупорядоченных феодальных отношений». В основном это, конечно, верно. Но думается мне, что это, безусловно, политическое сочинение с ясно выраженной мыслью возникло не на пустом месте и не прямо из представлений о том, как надо хоронить. Почвой ему послужила еще более древняя эпическая героическая песня, созданная по канонам тех седых и жестоких времен, когда гармония государственного и народного начала еще никого не волновала.

Идея, заложенная в дошедшую до нас легенду, совершенно ясна: Игоря привели к гибели глупость и жадность. Он хотел взять слишком много, чем подставил себя под удар, но при этом не позаботился о своей безопасности, из-за чего и принял бесславную смерть. Именно эта идея создала ему тысячелетнюю репутацию дурака и неудачника. Однако примерно таким же образом вели себя и некоторые герои германских героических песен, и их судьбу жалкой никто не называл. Страшная смерть от рук врагов приносила им не позор, а славу. Посмотрим эддический цикл об Атли, Гуннаре, Хёгни и Гудрун. Гуннский вождь Атли пытается заманить братьев своей жены, Гуннара и Хёгни, к себе в гости, обещая подарить им сокровища. В сокровищах они не нуждаются и ясно понимают, что их заманивают на гибель – однако все-таки едут. Никаких рациональных причин ехать навстречу смерти у них нет, но они видят в этом свою доблесть и честь. Прибыв на место, они не привязывают свой корабль, ибо знают, что возвращаться домой им не придется. Начинается битва, изнемогшие от ран братья попадают в плен и принимают страшную смерть. Гуннар, желающий во что бы то ни стало и безо всяких причин идти навстречу гибели, отчасти напоминает нашего Игоря. Так может, сюжет, дошедший до нас в виде летописного рассказа о «сребролюбии как причине гибели», при той же событийной канве изначально подавался совсем иначе?

Не так-то уж сложно представить себе героическую песнь, существовавшую за полтора века до создания ПВЛ и возникшую по воспоминаниям о реальных событиях – борьбе за древлянскую дань. На пиру герои похваляются своей доблестью; воины Свенельда и он сам хвастаются дорогим оружием и хорошей одеждой (немаловажной вещью в германских героических песнях). Примерно как это было в разговоре между братьями Гуннаром и Хёгни:

Способность добывать сокровища была очень важным достоинством героя – в количестве сокровищ выражалась его удача, а значит, честь и в том числе право на власть. Игорь заявляет, что не уступит никому и соберет сокровищ больше, чем кто бы то ни было.

Со своей дружиной он отправляется в путь, покоряет древлян, взимает с них дань. Сражается с ними и с их вождем – фигура антагониста, князя Мала, должна быть нарисована более полно и выпукло, чтобы это был полноценный герой-соперник, а не статист, известный только по имени. Игорь заходит все глубже в чужую землю; спутники уговаривают его повернуть назад, указывая на опасности, но он отказывается их слушать в истинно героическом неразумии. Часть спутников, которые боятся идти дальше, он отсылает назад, а сам остается с самыми смелыми и преданными.

В это время на русов нападают коварные враги, и Игорь с малой дружиной вступает в неравный бой. Должно быть описание боя и совершенных в нем подвигов, речи Игоря, которыми он подбадривает своих людей (вроде тех, что в такой же ситуации произносит Святослав), перечень врагов, сраженных его рукой. В конце Игорь ломает свой меч и гибнет. Причем если бы древляне действительно захватили его живым и разорвали деревьями, это было бы полностью в духе песни такого типа!

Вот так из тех данных, что до нас дошли, опираясь на общие законы героического эпоса, можно было бы воссоздать если не текст (хотя это дело техники), то содержание и героический пафос «Песни об Игоре».

Но после «Песни об Игоре» следовала бы «Песнь об Ольге». Она начиналась бы с того, как к Ольге, сидящей в богатом покое на ложе, убранном шелками, явились бы послы от древлян с известием о смерти Игоря и предложением брака с его убийцей. Сама нелепость, которую мы уже показали, этого притязания в реальной жизни, в героической песни была вполне приемлема как средство возбудить в слушателях бурные эмоции. Именно в кругу подобных героических сюжетов нужно искать аналоги для этого сватовства, а не среди «обычаев» или в историях других лиц. Истинно в духе Гудрун, бестрепетно подающей мужу жареные сердца собственных детей, Ольга, скрывая горе и гнев, ответила бы послам улыбкой фальшивого согласия, а сама готовила бы ужасную месть, где хитрость сочеталась бы с жестокостью. Точно такая же ситуация есть в песни Старшей Эдды «Гренландские речи Атли»: