Княгиня Ольга. Пламенеющий миф - Елизавета Дворецкая

«Когда же древляне пришли, Ольга приказала приготовить баню, и вошли в нее древляне и стали мыться; и заперли за ними баню, и повелела Ольга зажечь ее от дверей, и тут сгорели все».

Здесь мы видим отражение сразу нескольких обычаев. После дороги действительно стоило помыться: не только ради дорожной грязи, но и потому, что дорога древним человеком (и в традиционной культуре вообще) мыслилась как часть того света. Побывав на нем, требовалось вымыться, чтобы при помощи воды «оформить» свой переход обратно в мир живых. Баня здесь ассоциируется еще и с родами: существовала традиция рожать в бане – переходном локусе между миром живых и миром мертвых – или посещать баню вскоре после родов (это первое место, куда роженица выходила, если рожала дома). Древляне второго посольства, отправившись в баню, чтобы формально перейти с того света на этот, на самом деле перешли на тот свет уже не формально, а полностью и окончательно. Традиции же кремации (то есть сожжения трупа, после чего пепел разными способами предавали земле, от простого рассыпания по поверхности родовой сопки до устройства огромного кургана, буквально набитого дорогими вещами) была распространена у славян в раннем средневековье значительно шире, чем погребение в лодке, так что здесь ассоциации слушателей с похоронами были еще отчетливее.

Давно было замечено, что сюжет с сожжением древлянских послов имеет аналоги в скандинавских сагах. Имеет смысл сейчас о них заговорить, поскольку аналоги истории Ольги мы найдем в них и далее. В «Саге об Инглингах» (это произведение повествует о «древних временах») рассказывается история Асы, дочери Ингъяльда конунга.

«Рассказывают, что Ингъяльд конунг убил двенадцать конунгов и всех их он обманул обещанием мира (курсив мой – Е.Д.). Его прозвали поэтому Ингъяльдом Коварным… Асу, свою дочь, он выдал за Гудрёда, конунга в Сканей. Она была похожа на отца нравом».

Далее рассказывается, как Ивар Широкие Объятия с большим войском двинулся в Швецию. Аса Коварная находилась в гостях у своего отца, когда они узнали, что на них идет Ивар с большим войском, а у них не был сил, чтобы ему сопротивляться.

«Они с Асой поступили тогда так, и об этом пошла слава (курсив мой – Е.Д.): они напоили всех своих людей допьяна, а затем подожгли палаты. Сгорели и палаты, и весь народ, что был них, вместе с Ингъяльдом конунгом».

Мы видим, что идея поджечь дом с людьми уже в «древние», легендарные времена считалась способной принести славу (в том числе женщине). Как и то, что усыпить бдительность врага притворным обещанием мира было в средневековой литературе известным делом, политическим приемом, которым не брезговали и конунги.

Самая, пожалуй, знаменитая история этого рода произошла при норвежском конунге Олаве сыне Трюггви, во второй половине Х века. Героиня ее – Сигрид, вдова конунга Эйрика Победоносного. После того как она овдовела, появилось немало желающих на ней жениться. «Сигрид была женщина очень мудрая, и ей было дано предвидеть многое», – сказано о ней в «Круге Земном», в «Саге об Олаве сыне Трюггви». Особенно настойчиво к ней присватывался Харальд Грендандец, конунг в Вестфольде. Он посещал ее не раз, и хотя Сигрид обходилась с ним более чем дружески (являлась к нему в опочивальню, когда он уже лежал в постели, и сама наливала ему вина), брачное предложение она отвергла. После чего разыгралась трагедия:

«Харальд конунг был сильно расстроен. Он снарядился в поездку внутрь страны и хотел еще раз встретиться с Сигрид. Многие из его людей отговаривали его, но он все-таки поехал с большой дружиной и приехал в усадьбу, где Сигрид проживала. В тот же вечер туда приехал другой конунг. Его звали Виссавальд, и он был из Гардарики. Он тоже приехал свататься к ней. Конунгов поместили вместе с их дружинами в доме, хотя и большом, но старом. В соответствии с этим было и все убранство дома. Вечером не было недостатка в напитке, настолько хмельном, что все были мертвецки пьяны, и стражи как внутри, так и снаружи дома, заснули. И вот Сигрид велела расправиться со всеми ними огнем и мечом. Дом и все, кто в нем был, сгорели, а те, кому удалось из него выбраться, были убиты. Сигрид сказала, что так она хочет отучить мелких конунгов от того, чтобы приезжать из других стран свататься к ней. С тех пор ее стали звать Сигрид Гордая».

Время действия этой истории отнесено на несколько десятилетий позже, чем «Сказание об Ольге», и записана она была в XIII веке – после того как история второго посольства попала в состав ПВЛ. Видим очень большое сюжетное сходство: здесь и там имеется знатная женщина, обозначенная как «мудрая» и способная предвидеть будущее (что было в раннем средневековье тесно связано одно с другим), вдова правителя, к которой сватаются другие правители. Она хорошо принимает женихов/сватов, устраивает пир, а потом сжигает их вместе со строением, в котором они находятся.

История Сигрид выглядит как соединение мотивов из второй и третьей мести Ольги – пир для врагов, а потом избиение уснувших пьяных отнесено к тризне над могилой Игоря и будет чуть позже. Перед нами сюжет из числа «бродячих», бытовавших в кругах русско-скандинавских дружин и известный по обе стороны Балтийского моря. В обоих случаях записан сюжет был во времена высокого средневековья (XII–XIII век), но действие его отнесено на два-три века назад, в языческие времена. И Сигрид, надо сказать, сага тоже не осуждает – это подается как вполне законное ее желание «отучить мелких конунгов свататься к ней».

Тут возникает еще одно любопытное соображение. По времени действия история Сигрид случилась позже времени жизни Ольги, но перед тем, как этот сюжет попал в ПВЛ, то есть он мог стать известен на Руси раньше, чем сказание об Ольге сформировалось. И не является ли имя князя Мала – нетипичное для князей вообще[58], – отголоском этих «мелких конунгов», которых Сигрид хотела отвадить от себя? Ведь по сравнению с киевским князем любой племенной князь и правды был «мелким», «малым».

Заметим, что в этом «Виссавальде из Гардарики», сгоревшем заодно с Харальдом Гренландцем, часто пытаются увидеть Всеволода, сына Владимира Святого и брата Ярослава Мудрого; этому способствует то, что о жизни и смерти Всеволода практически ничего неизвестно. Но я не очень в это верю: надо сочинить целый роман, чтобы объяснить, почему это князь сам отправился за море свататься, что было решительно против обычая, да и еще к женщине явно старше него. Но даже проект такого союза был бы делом международной дипломатии, а беззаконное убийство князя-жениха послужило бы почти неотвратимым поводом к войне, от чего в источниках нет и следа. Так что я считаю, упоминание жениха с Руси здесь является своеобразным выражением этих связей, каналов, по которым сюжет переходил из одной страны в другую. В этом сюжете мудрая вдова Ольга и мудрая вдова Сигрид выступают отражениями одного и того же легендарного образа, и зеркалом им служит Балтийское море.