Симпатичная москвичка желает познакомиться - Маша Царева

Интересно, что может внушить такой оптимизм человеку, которому предстоит наманикюренными своими пальчиками отдраивать испачканный ковер?

— От какого еще балласта? — устало спросила я.

— От тебя, — рассмеялась Диночка, — даже стажерам-первокурсникам известно, что главный балласт нашей редакции — это Саша Кашеварова!

* * *

Признаюсь честно, меня немного задела снисходительная насмешливость юной стервы. Да как она может так со мной?! Да когда я была уже личностью и впервые поцеловалась не с помидором, вечным поцелуйным тренажером неопытных особ пионерского возраста, она еще носила синтетические бантики в косах. Но отчаиваться я не собиралась. Даже если Степашкин и правда решился на мое увольнение, он мигом все переиграет, когда узнает об эксклюзивном материале, который я собираюсь написать.

Если честно, я даже немного нервничала. Я чувствовала себя крутой журналисткой из кино, которая серьезно нахмурившись, выкладывает шефу невероятные факты, после чего он жмет ей руку, уважительно, как равной.

Я вошла в кабинет Степашкина и остолбенела.

На столе стояла трехлитровая банка, а в ней — пышный букет бархатистых роз. Я машинально посчитала — пять, семь, одиннадцать — ого! — целых семнадцать штук. Не иначе как наш офисный брюзга собрался на балетную премьеру, и надеется вручить это недолговечное великолепие как минимум Волочковой. А может быть, у него у самого какое-то торжество, и незнакомый добряк подарил букетик ему, Степашкину. Вот наивный чудак, не догадался, что такие люди, как Максим Леонидович, ко всем проявлениям живой природы относятся весьма скептически. И потом, у него, кажется, вообще на цветы аллергия — во всяком случае, в степашкинском кабинете не сыщешь не то чтобы неприхотливой гардении, но даже скучного кактуса.

Но самый главный шок поджидал меня впереди.

За столом главного редактора сидел вовсе не Степашкин, а какой-то незнакомый мужчина в стильных вельветовых джинсах и черной шерстяной водолазке. Его лицо имело благородно золотистый оттенок, он был явно из любителей понежиться в тепле ультрафиолетовых ламп солярия. Голубые глаза выглядели по-мультипликационному ярко на этом загорелом лице. Его светлые волосы были художественно взъерошены — но не надо думать, что он за собой не следил, потому что мой меткий взгляд углядел, что этот артистический беспорядок был закреплен с помощью геля.

Как всегда при виде симпатичной особи противоположного пола, я машинально выпрямила спину и приготовилась к прицельной перестрелке томными взорами… когда вдруг узнала в незнакомом красавце Максима Леонидовича.

Я настолько привыкла к его безнадежно унылому образу, к его дурацким очкам, интеллигентной стрижке и одинаковым полосатым рубашкам, что ему достаточно было просто переодеться и волосы растрепать, чтобы я, изумленно вытаращив глаза, воскликнула:

— Ой!..

— Проходите, — он кивнул на кособокий стульчик, предназначенный для посетителей.

— Поздравляю, — промямлила я, усаживаясь на краешек стула и продолжая рассматривать преобразившегося шефа. Сначала я среагировала на общий образ, зато сейчас, когда первый шок остался позади, могла вычленить отдельные детали. Ботинки. Модные коричневые ботинки из мягчайшей кожи, наверняка жутко дорогие. Часы. Неброские, полуспортивного вида, в стиле ковбоя Мальборо. Куртка, которая скромно устроилась на вешалке в углу — замшевая, рыжая, с какой-то надписью на спине.

— С чем? — без всяких эмоций спросил он.

— Наверное, у вас какое-то торжество, — смутилась я, — вы так выглядите… Да еще эти цветы…

— А это вам, — все так же без улыбки сказал Степашкин.

— Мне-е? — напряглась я.

Шутит, что ли? Или решил красиво обставить мое увольнение? Я покосилась на букет, но к цветам не притронулась. Хотя, если честно, мне никогда таких роскошных цветов не дарили. Пожалуй, самыми великолепными букетами в моей жизни были розы от неизвестного поклонника (кстати, куда-то он запропастился и перестал поставлять их на мой офисный стол).

— Вам, — бесцветным голосом повторил он, — у меня есть к вам разговор. Зря, что вы не согласились встретиться, когда я звонил.

— Вы уж простите… — мне вдруг неудобно стало, хотя в его присутствии я никогда не сдерживалась ни в выражениях, ни в каких-либо проявлениях нахальства, — у меня была депрессия… Может быть, я слишком резко говорила.

Степашкин сорвался с места, словно под ним было не удобное итальянское кресло, а раскаленный утюг, и подбежал к окну. Я отметила, что и сзади вельветовые джинсы сидят на нем превосходно.

— А у вас всегда либо нет времени, потому что депрессия и надо обожраться шоколадом, либо нет времени, потому что вы связались с очередным мужиком и торопитесь похвастаться перед ним мастерством вашего специалиста по эпиляции. Третьего не дано. Вы вообще когда-нибудь расслабляетесь, Александра?

Я не могла поверить своим ушам. Нет, у нас и раньше были конфликты. И часто Степашкин повышал на меня голос. Он мог оперным басом вскричать: «Уволю!» или визгливым голосом обозвать меня идиоткой, или злобно прошипеть что-нибудь мне вслед. Но никогда, НИКОГДА он не затрагивал столь личных тем! Мне вообще казалось, что он воспринимает своих сотрудников, как роботов, каждый из которых создан для того, чтобы выполнять отведенную ему функцию. Кто-то пишет тексты, кто-то обзванивает знаменитостей и договаривается об интервью, кто-то социологические вопросы проводит. А вот то, что у кого-то есть семья, у кого-то заболел ребенок, а кто-то в панике из-за того, что колготки порваны, а вечером свидание — вот это его никогда не волновало. Иногда у меня создавалось впечатление, что если я встречу Степашкина на улице, он меня и вовсе не узнает, потому что все эти десять лет он смотрел сквозь меня.

— Чего-то я не понимаю… — пробормотала я, — у вас температура? Сначала звоните среди ночи домой, потом хотите меня уволить, потом дарите такие цветы, а потом вообще несете какую-то околесицу. Что все это значит?

— Во-первых, на этот раз я ничего не говорил об увольнении…

— Но Диночка сказала… — конечно, я не упустила возможность подставить приевшуюся коллегу, и была должным образом вознаграждена:

— Кого надо уволить, так это Диночку, — перебил меня Степашкин, — у нее мозг находится пониже поясницы, а голова этой вешалке для дизайнерской одежды дана только затем, чтобы время от времени губы подкрашивать. Этим она и занимается весь рабочий день.

Я прыснула в ладошку. Ого, оказывается, у Максима Леонидовича даже чувство юмора есть.

— Но зачем тогда это все?

— А вы не понимаете? — Степашкин по-гусарски, на каблуках, резко обернулся ко мне.

Он смотрел на меня как на обладательницу Гран-при в соревнованиях по интеллектуальному торможению. На меня так школьная учительница математики посматривала, когда я никак не могла запомнить таблицу умножения. Мне даже стало немножко стыдно, и тем не менее я вынуждена была сказать: