Повседневная жизнь Арзамаса-16 - Владимир Матюшкин

«Однажды я почувствовал недомогание. Обратился в медсанчасть. Фельдшер, старший лейтенант, посмотрев, дал каких-то таблеток. Я их глотал-глотал, а мне все хуже и хуже. Но вот не смог выйти на работу. Доложили об этом руководителю работ А. К Бессарабенко, но он на информацию не прореагировал, хотя я был ответственным за сборку и подготовку изделий.

В это время приехал Юлий Борисович Харитон. Как мне потом рассказали, спрашивает у Бессарабенко: „Где Иван Федорович?“ Тот отвечает: „Черт его знает!“ Это возмутило Юлия Борисовича. Он резко „отчитал“ Бессарабенко, приказал срочно разыскать меня и доложить ему, в чем дело. Я лежу в гостинице под шубами, ничего не подозревая. Вдруг открывается дверь. Входит врач-капитан и тот же фельдшер.

Осмотрев меня, приказывают лежать… Ушли. Вскоре… мне велено одеться. У подъезда гостиницы стоит ЗИМ — машина Юлия Борисовича. Едем к самолету Р-5, врач сопровождает меня в военный госпиталь. Оказалось, у меня двустороннее воспаление легких. В госпитале пролежал почти месяц. И только ободряло то, что каждое утро дежурный врач сообщал мне, что вновь звонил Юлий Борисович и интересовался моим самочувствием. Наконец подлечили. Выписали. Добрался до гостиницы. А погода в это время была плохая — пасмурно, дожди, испытания проводить нельзя. Это самый отвратительный период для испытателей — делать нечего, деть себя некуда. Скука невыносимая. Обычно в подобные периоды все старались на время слетать домой.

Доложил Юлию Борисовичу о своем возвращении. Он расспросил меня о самочувствии. Признаться, я еще был слаб, о чем и сказал. Спрашивает: „Вы один доберетесь до дома?“ — „Нет“. В то время на полигоне находился Николай Иванович Щаников, руководитель группы телеметристов. (Впоследствии крупный ученый, доктор технических наук, профессор. Прошел путь до начальника подразделения, заместителя главного конструктора. К сожалению, он не дожил до сегодняшних дней. — В. М.) Так вот он обратился к Ю. Б. Харитону: „Юлий Борисович, отпустите меня хоть на недельку домой — и я довезу Ивана Федоровича“. — „Хорошо“, — говорит Юлий Борисович, вызывает своего секретаря, приказывает: „Отвезите сейчас Ивана Федоровича и Николая Ивановича на аэродром. Там готовятся к отлету на своем самолете Ил-16 шестеро генералов, я их на недельку отпустил повидаться с семьями. Передайте, что я прошу взять вот этих двоих людей до Москвы“. Прибыли на аэродром. Взлетная полоса только для легких самолетов. В зале ожидания сидят генералы. Занят кто чем — кто в шахматы играет, кто в шашки, кто просто дремлет. Я их всех хорошо знаю — они члены госкомиссии по испытаниям. Увидев, стали расспрашивать насчет самочувствия, что да как. Когда же передал просьбу Юлия Борисовича, то в ответ услышал, что самолет не их, а генерала В. А. Чернореза, который и должен приземлиться здесь с минуты на минуту. „Так что обращайтесь к Чернорезу“. Прибывает самолет, выходит генерал. Поздоровался, обращаюсь к нему с просьбой. Подумав, генерал заявляет, что взять нас не может: самолет перегружен. (А на самом деле, кроме шестерых генералов, никого и никакого груза нет! Если не считать, что при нас погрузили три ящика спиртного и закуски.) Быстро командует генералам: „В самолет!“ Выруливает на взлетную полосу, поднимается и улетает. Мы от возмущения в шоке! Садимся в машину и возвращаемся в гостиницу. Доложили Юлию Борисовичу. Его негодованию не было предела. Нам велел отдыхать, а сам пригласил к себе секретаря. Позже секретарь рассказал: Ю. Б. написал радиограмму, приказал отвезти ее в аэропорт, чтобы срочно передали Чернорезу. По рассказам генералов, самолет уже заходил в аэропорт Омска, когда радист вручил им радиограмму. В ней было сказано: „Всем членам государственной комиссии — генералам срочно возвратиться к месту испытания“. Подпись — Харитон.

Делать нечего — пришлось вернуться… Прибыв на место — сразу к Харитону. По рассказам того же секретаря, Юлий Борисович вежливо объяснил генералам причину радиограммы: синоптики сообщили ему, что завтра или в ближайшие дни ожидается хорошая погода, возможно, начнутся испытания. Погоды же, благоприятной для испытаний, не было еще… около двух недель. Так Юлий Борисович тактично, вежливо дал понять высокопоставленным чинам, что нельзя бездушно относиться к простым людям. Они это поняли. При последующих испытаниях некоторые из них с улыбкой говорили: „Иван Федорович, в случае необходимости, мы вас отвезем не только до Москвы, но и до дома!“»[78]

Осторожность и дотошность в деталях Ю. Б. Харитона не мешали, тем не менее, формированию у работников качеств, определенных В. И. Ткачевым как «стиль напора». Такими чертами обладал первый руководитель опытного завода А. К Бессарабенко. Ярко проявились они в деятельности директора завода Е. Г. Шелатоня. Получив первый производственный опыт на авиационном заводе, будучи начальником сборки самолетов, Евгений Герасимович оказался на объекте по решению ЦК партии в 1952 году. Был назначен начальником цеха на первом заводе с двухмесячным испытательным сроком. Испытание закончилось тем, что уже спустя год с небольшим он стал лауреатом Сталинской премии. В это время полным ходом шла разработка нового изделия, создание которого затем было связано с именем А. Д. Сахарова. Характерный для Шелатоня эпизод. Для своих опытов С. Б. Кормер «пробил» на Нижнетагильском заводе заказ на изготовление отсеков вакуумных камер, а Шелатоня попросил сделать начинку. Стоимость работ по отсекам — два миллиона рублей, огромная по тем масштабам сумма. Шелатонь предложил сделать все на заводе и за 300 тысяч рублей. Даже Б. Г. Музруков сказал: «Пообещал перо жар-птицы достать, так и делай». Сделали. Причем никто не верил, что можно использовать литые отсеки для вакуума порядка десять в минус третьей степени атмосферного давления. Это было неслыханно, так как требования по пористости металла были очень жесткие. Однако Шелатонь «стоял насмерть». Риск, конечно, но, как считали, у Шелатоня был «нюх» на главное. Работу выполнили досрочно и отлично.

Задачи создания новых изделий потребовали немедленного развития специального производства легких металлов. Аналогов такого производства не существовало нигде в мире, и содружество ученых и производственников позволило обогнать Запад. И опять характерная для того времени деталь. Не боялись молодости. Чтобы решить новые задачи, Шелатонь пригласил в свои заместители по техническим вопросам двадцатисемилетнего специалиста Г. Г. Савкина, и не ошибся. Для Евгения Герасимовича была характерна великолепная черта — инициативность во всем. Его умение использовать любой шанс в ходе создания производственной базы завода для улучшения условий труда, для пользы людей было уникальным. Являясь членом горкома партии и депутатом городского Совета, Шелатонь многое сделал для облагораживания города. Выдумали даже шуточный термин «пришелатонить», то есть пристроить дополнительно что-либо полезное в ходе реализации какого-либо проекта. Термин, кстати, вышел за пределы города и употреблялся уже без шутки в других организациях, тем более что специалисты прекрасно знали, как непросто было в те годы осуществить малейшее изменение запланированного проекта. Кажется, ну зачем заводу, изготавливающему ядерные устройства, теплица? Но она появилась, причем главным агрономом был сам директор, и 8 марта он одаривал женщин завода роскошными цветами. Очень пригодилась теплица и во время рыночных отношений, когда зарплату не платили, а она приносила доход.