Зигги Стардаст и я - Джеймс Брендон

– Не смогли, сэр…

Уэб вытирает глаза, неотрывно созерцая пламя.

– Старла говорила, что там опасно, – отмечаю я, выпрямляя спину. – Что даже… есть погибшие…

– Мы потеряли несколько ребят, когда они начали стрелять. – Дядя Расселл качает головой. – Все знали, во что ввязывались, но, приятель… Пули свистели вокруг, точно мы попали во Вьетнам. Они блокировали нас снаружи. Даже не позволяли доставлять нам пищу и воду. Отрубили электричество. Пытались снова выгнать нас с нашей земли, – сжимает мою руку. – Но знаешь что, сынок? Мы стояли на своем. Семьдесят один день. Мы не сдались.

– Да, мы наконец заставили увидеть в нас тех, кто мы есть, сообщили миру обо всех обещаниях и договорах, которые белые нарушали все эти годы… – говорит дедушка Уэба, глядя в небо. – Вот что мы показали им, когда приехали все эти камеры и люди из новостей… Ох, это было нечто! Жаль, что ты этого не видел, Джонатан.

Все снова умолкают.

Потом дядя Расселл хмыкает.

– До сих пор представляю, как все эти белые увидели нас по телевизору во всей красе!

– О, наверняка принялись лупить по своим «ящикам», решив, что нарушилась цветовая схема! – подхватывает дедушка, колотя ладонями по креслу.

– Наверное, никогда после съемок «Одинокого рейнджера» в глаза не видели столько индейцев! – вторит Санни.

Они смеются.

Уэб встает, отряхивает джинсы.

– Идем, Джонатан.

– А… Ладно. Куда?

– Просто идем. – Направляется к дому.

Я встаю.

– Э-э… Спасибо… что пригласили, – говорю остальным. – Я рад, в смысле, что у вас все в порядке.

Боже, какую чушь я несу!

Дядя Расселл улыбается, похлопывает меня по спине.

– Рад был снова повидаться, паренек.

– Я тоже… в смысле, рад снова повидаться. Со всеми вами…

Слава богу, на прощанье вулканский знак не демонстрирую. Просто машу рукой. И как только выхожу из круга, слышу, как они начинают шептаться на языке, которого я не понимаю.

39

Уэб топает вверх по лестнице к заднему крыльцу.

– Ты как, в норме? – спрашиваю его.

– Да, а что?

– В смысле… ты просто… Что там случилось? Что он там говорил насчет невозможности вернуться домой, и…

– Это долгая история… Ну, ты заходишь или как? – Он придерживает москитную дверь.

– Внутрь? Ни в коем случае, Уэб, я не могу. Мне нужно вернуться на другую сторону озера до того, как…

– На другую сторону? На другую сторону?!

Проклятье. Я правда не хотел, чтобы Уэб знал. Я обещал себе, что ничего не скажу. Не хотелось бы, чтобы обо мне думали, будто я способен дышать в одной галактике с этими, но…

– Мы временно живем там. Мы с папой. У его подружки.

– О…

– Еще несколько дней.

– Правда?

– Ага.

– Угум…

Поворачиваемся к трейлерам. Я оставил свет включенным, так что теперь кажется, будто на нас глядят два глаза, дразнят. Пока никто не вернулся.

– Все они говнюки, – говорю.

– Ага.

Он стоит, не шевелясь. Может, пытается силой мысли создать ураган, который сдует трейлеры на тот свет. Или теперь по-настоящему злится на меня. Что так, что сяк – не могу его винить.

– В общем, мне следует уйти…

– Что? Нет! Перестань. – Уэб сбегает по лестнице и хватает меня за руку, таща вверх.

– Я не могу. Мне правда надо вернуться, пока отец не узнал…

– У меня есть средство от ожогов.

– Да?

– Это займет всего пару минут.

– Ну… в смысле… – Разум говорит: «Уходи. Сейчас же. Пока не стало слишком поздно». А сердце напевает: «Поздно! Уже поздно». – Ладно. Спасибо. Но потом мне надо уйти.

Его дедушка и все остальные прекращают разговор, когда мы поднимаемся по лестнице. Похоже, кто-то даже прикрутил ручку громкости цикад, сверчков и птиц, и вообще всей вселенной.

– Ты уверен, что можно?.. – спрашиваю.

– Да, а что такое?

– Они все на нас смотрят.

– А! Да им просто любопытно…

– Любопытно? Насчет чего?

– А то ты не понимаешь!

Входим в дом. Ого! Тепловая Волна[77], Бэтмен! По всему телу тут же выступает пот. Голова начинает кружиться. Сажусь за деревянный стол в центре комнаты. Уэб исчезает, роется в каких-то ящиках.

Вижу еще три комнатки, всего в паре метров друг от друга, и каждая занавешена линялым гобеленом из крашеных ниток. В углу рядом с камином притулился крохотный холодильничек. Около него – деревянный ларь, набитый консервами и долгоиграющей едой, вроде рисовых колечек и сухих концентратов для напитков.

Подо мной – яркий коврик в форме звезды: желтые, красные, черные и голубые оттенки. Сотканный настолько идеально, что он пульсирует, точно сердцебиение, когда на него смотришь. Закрываю глаза. Дышу.

– Симпатичный у тебя дом, – говорю.

– Это не мой.

– Ой. Верно. А чей?

– Друга нашей семьи.

– Слушай, здесь, наверное, градусов шестьдесят, не меньше, – говорю я. – Почему ты не откроешь окна?

– Не могу. – Исчезает в другой комнатке.

– Почему?

Тишина. Уэб выдвигает и с грохотом задвигает ящики, шум поднял такой, будто пристраивает к дому новое крыло.

У стены – небольшой книжный стеллаж со старыми книгами, подпертый кирпичами, и проигрыватель. В миске курится какая-то трава. Может, пачули? Тетя Луна постоянно ее жгла. Те благовония пахли лесной подстилкой, но тут запах более мятный.

Уэб вбегает в комнату, тяжело дыша и потея, неся с собой ножницы и какое-то шипастое растение.

– Ты нормально себя чувствуешь?

– Ага. Просто торопился.

– О…

Верно. Потому что. Мне. Нужно. Возвращаться.

– Так почему не можешь открыть окно? – повторяю вопрос.

– Прячусь.

– От чего?

– Не от чего. От кого.

– Тогда от кого?

– От этих ублюдков с другой стороны озера, приятель.

– Серьезно?

– Ага. Снимай футболку.

– ЧТО?

– Чтобы я мог намазать тебя вот этим. – Он ставит растение на стол и срезает несколько листьев. На срезах выступает прозрачный клейкий сок.