Зигги Стардаст и я - Джеймс Брендон

– О, не переживай так, – цедит Билли-Боб. – Мы планируем нечто особенное, чтобы решить эту проблему раз и навсегда. Будут знать свое место. Верно, Хэл? У-у-у, парень, это они, считай, еще ничего в жизни не видели!

Они снова хохочут.

О чем они, черт возьми, говорят? Уэбу что-то угрожает? Мне что-то угрожает? Что, если эти психопаты-хиллбилли считают меня одним из них? Что, если я становлюсь одним из них, просто сидя здесь? Это имел в виду Уэб тогда, на утесе, когда сказал: «Не будь таким, как они?» Пытаюсь сжечь все мысли в пламени костра, но они, шипя, возвращаются к жизни и снова выскакивают из шрама на лбу. И множатся.

А как эти люди говорят о Уэбе и его семье? Словно индейцы – ничто. Нет, не так. Словно они – грязь. Грязь, которую можно топтать просто потому, что они это могут. Не знаю… От этих мыслей что-то пузырится во мне. Вскипает.

Я настолько глубоко ухожу в себя, что не слышу, как умирают последние угольки. Не слышу, как уходят хиллбилли. Как папа заползает в трейлер. Не двигаюсь до тех пор, пока последний язычок пламени не становится светящимся угольком в песке… Тогда поднимаю голову и осознаю, что остался один. И почему-то все еще жив.

Крадучись захожу в трейлер, чтобы взять бинокль, потом снова выбегаю наружу и всматриваюсь.

О. Боже. Он действительно там. Мое сердце: прыг-прыг-прыгающий по воде через озеро камешек. Уэб сидит со скрещенными ногами на балконе… в одном белье!

Я сглатываю. Ощущаю щекотку в животе и между ног, и – ТЫ-ДЫЩ! Ай! Дыши, дыши, дыши – он без рубашки и сверкает, все мышцы переливаются рябью, точно вода. Словно он и есть вода.

И я хочу утонуть в нем.

Шш-КРАК. АЙ! Я будто снова пристегнут к электрическим проводам. Но, во всяком случае, если бы в моих руках была паническая кнопка, я не стал бы ее нажимать. Ни в коем случае. Я даже не хочу, чтобы этот слайд сменялся другим.

Он смотрит на звезды. Хотел бы я сейчас быть там. Тогда он смотрел бы на меня. Боже-боже-боже-боже.

У меня получается, получается… АЙ!

У меня определенно, абсолютно, без тени сомнения, на одну тысячу процентов не получается.

36

30 июня 1973 года, суббота

Утром я принимаю официальное решение, что утопление – НЕ ТОТ способ кончины, которого я для себя хочу.

После того как Свинота Джо дал папе алюминиевую лодку, две удочки, ящик для снастей – и, по всей видимости, ящик пива и бог-знает-что-еще, – мы описываем круги посреди озера, папа горланит тему из «Острова Гиллигана»[69], исполняя какой-то странный импровизированный стриптиз. О нет…

Полюбуйтесь – укрепление отцовско-сыновьих уз, день второй.

Я сто раз пытался всмотреться в дом Уэба – то ли помахать и дать ему знать, что я здесь, то ли увидеть, как он покажет мне кукиш, то ли не знаю что, – но нас крутит так быстро, что непонятно, как мы до сих пор не перевернулись. Не иначе как чудом.

– «Three-houurrrr touuuuurrr…» – Папа срывает с себя рыбацкую шляпу и что-то изображает «джазовыми ручками»[70]. Все страньше и страньше. – Эй, да расслабься же ты, сынок, Иисусе Христе… – Пытается задрать мои руки к небу, но они приклеены к моей груди суперклеем, так что все попытки оказываются тщетными. – Во-от ты прям как твоя мама. Она тоже ненавидела воду… Эй, а я тебе рассказывал, как мы с ней провели день на озере Озаркс и объелись хот-догами, а потом сели в лодку ее папочки, и ее ТАК ТОШНИЛО…

Да, вот так она и получила прозвище Энни Франкфуртер. Не лучший момент ты выбрал, папа. Меня вот-вот вывернет наизнанку.

– О ХОСС-ПА-ДИ, как это было забавно… немножко неприлично, но забавно. Эх… о-хо-хо…

Ну, хоть он в хорошем настроении. Для протокола: если мы таки перевернемся, буду использовать папу как плавсредство. «Управляй негативом».

После того, как он разворачивает лодку и из трейлеров нас больше не видно, отец бросает мне весло и откупоривает бутылку пива.

– Видел, как я это делал?

– Ага.

– Хорошо. Билли прав, у тебя ручонки, как у девчонки. Нужно нарастить их. В смысле, мышцы. Я готов тебе помочь, сынок. Итак, внимание!

– Угу.

– Урок первый, – объявляет он незримой аудитории. – Внешность – это все. Ты должен выглядеть как мужчина, чтобы люди считали тебя мужчиной и перестали до тебя докапываться.

Бульк-бульк – пиво, буэ – отрыжка.

– Урок второй…

ПЛЮХ. Он небрежно кидает пустую бутылку в озеро. Я подтаскиваю ее веслом и бросаю на дно лодки.

– Когда люди думают, что ты мужчина, ты начинаешь мыслить как мужчина… где мои чертовы сигареты?.. а когда начинаешь мыслить как мужчина, весь мир в твоих руках. Дошло? – Возится с зажигалкой, прикуривает мятую сигарету, найденную в ящике для снастей, отплевывается от табачных соринок. – Дошло?

– Дошло.

О чем он? Понятия не имею. Только бы перестал болтать, и только бы число «уроков» не дошло до тридцати, иначе я сам прыгну в воду. Кроме того, гребля – занятие для уток: прошло всего пять минут, а предплечья уже пылают огнем, кажется, я умираю.

– О! О, я знаю, что делать! – Долгая сиплая затяжка, и он тычет в мою сторону сигаретой. – Твоя девчонка уехала на все лето. Нужно найти другую, пока мы здесь. Не могу поверить, что мне раньше это в голову не пришло! Считай, ты ни разу не пробовал настоящего «вишневого пирога», пока тебя не угостила одна из здешних.

Да, он действительно это сказал. Да, он в это верит. Как повторяет Старла, «иногда я прямо диву даюсь, что ты – сын своего папаши». Ага, я тоже, детка.

– Точно, так и сделаем. Я попрошу Хизер. Да-да, это самый верный путь. Мы вылечим тебя навсегда, парень, даже если это будет последнее дело в моей жизни! Ты увидишь. Ты все сам увидишь…

О.

Да, уже вижу.

Удовлетворившись ролью наставника, он ложится на спину и блаженно досасывает остатки пива. Я помалкиваю. Тем меньше вероятность, что он вспомнит этот разговор: на жаре алкоголь делает свое дело втрое быстрее, и через считаные минуты папа отрубается.

Наконец-то.

Солнце давит на небо многотонной тушей.

Я обмахиваю потную грудь футболкой, закрываю глаза и перестаю грести. Нас качает на волнах. Вода плюхает по алюминиевым бортам, слабый ветерок ерошит мне волосы. Такое ощущение, что сейчас на планете нас осталось только двое, дрейфующих посреди ничто.

«Как здорово», – сказал бы я.