Цветок яблони - Алексей Юрьевич Пехов

Солнце клонилось к закату.

Бордовое, словно спелая вишня, оно перестало мучить все живое и наконец-то одаривало побережье теплым, благодатным дыханием. Потемневшие волны — ослабленный свет уже не мог проникать сквозь морскую толщу — дробили солнечный шар на тысячи осколков.

Нагретые за день растения теперь отдавали аромат воздуху, и Сабир, стоявший на балконе отцовской виллы, с удовольствием вдыхал, легко их различая.

Самшит и кипарис в саду. Пинья и кедр вдоль дороги Первого жреца. Олеандр, розмарин, опунция и смолистый кистус у кромки прибоя, на обрывистом берегу.

Его мир. Его берег. Его долина. Его горы.

Может, он и торопится с «его», отец, да хранит его Мири, пусть живет долго, но рано или поздно Сабир, как старший сын, как первый первого в роду, унаследует эти земли: вместе с флотом, оливковыми рощами и мастерскими по производству сэфо.

Сегодня юноша (Сабиру позавчера исполнилось четырнадцать, и он считал себя невероятно взрослым) облачился в парадные просторные одежды василькового цвета, расшитые медными нитями, как того требовал мутский обычай встречи важных и почетных гостей. Медный венец, знак совершеннолетия, приятно давил на голову.

Он первым увидел всадников, выехавших из-за поворота. Они, придерживая коней, направились к вилле, давая возможность хозяевам успеть собраться для встречи. Как раз хватит времени.

— Он здесь! Передай отцу! — приказал Сабир черному слуге и тот, поклонившись, поспешил исполнить распоряжение юного господина.

Отец, толстяк с колышущимся животом, с аккуратной напомаженной бородкой и широченными плечами, вышел на мраморное крыльцо и властно гаркнул на работников, сметавших несуществующие пылинки с дорогого карифского ковра. Голос у него был могучий, гремящий, словно сила гор, и прислуга, сжавшись, поспешила убраться.

Вся многочисленная семья купца Шарира ат На собралась на крыльце, встречая прибывающих.

Мать, худая невысокая женщина с некрасивым лицом. Всегда старавшаяся улыбаться, даже если ей грустно, но сейчас необычайно суровая, даже встревоженная. Сестры, все в таких же медно-белых одеждах, как и мать — четверо, самой младшей всего два. И братья: Тарир, родившийся на год позже Сабира — болезненный, бледный точно уроженец северного герцогства вроде Треттини, и Настар, едва научившийся говорить.

Отец волновался, Сабир это видел. Он щурился и ноздри его большого, похожего на птичий клюв, носа раздувались сильнее обычного. Старшего сына купец удостоил быстрого взгляда и ореховые глаза чуть потеплели, когда он увидел, что Сабир не забыл взять с собой медную вазу в виде женской стопы.

— Не подведи меня, — одними губами прошептал глава семьи, когда двенадцать всадников въехали в ворота поместья. — Огня принесите, черепахи! Скоро стемнеет!

Слуги кинулись выполнять распоряжение и прежде, чем лошади остановились, чаши с маслом вспыхнули, и огонь сразу же загудел, вытянувшись вверх кинжальными языками, провожая солнце, которому осталось не больше, чем десять минут жизни.

Отец без суеты совершил несколько шагов вперед по ковровой дорожке и, сойдя с нее, опустился на колени прямо у копыт первой лошади. Вытянул руки вперед, сложив их в молельном жесте. Опустил голову, застыл.

Все, включая слуг и исключая Сабира, сделали то же самое, впрочем, оставаясь на месте. У младших сестры и брата с этими возникли сложности, но им помогли няньки.

Всадники спешивались, поправляли простые, пропыленные, пахнущие лошадьми темно-серые платья, и Сабир не смог угадать, кто из них старый друг отца. Тот, с кем родитель провел детство, прежде чем один пошел по купеческой стезе, а второй сделал шаг к Храму, и Мири приняла его.

И совершенно. Совершенно. Абсолютно непонятно, где этот первый жрец, который решил нагрянуть к отцу в гости. Никаких отличий в одежде между дэво не было.

Невысокий человек, с сильно подведенными глазами, похожий на финик, так темна была его кожа, с внезапным смешком сказал голосом, ничуть не менее сильным, чем у отца:

— Ну и здоров же ты стал, добрый братец! Воистину Благословенный рассвет любит тебя! Пусть она осветит твою голову, руки, семью и дом. Встань-ка!

Отец встал, счастливо улыбаясь, и маленький жрец, тоже с улыбкой, заключил его в некрепкие объятья:

— Я путешествовал по этой славной провинции и не мог упустить такой возможности — повидаться с тобой после стольких лет.

Отец шевельнул пальцем, и Сабир, ждавший этого момент, сказал, обращаясь к одному из самых влиятельных людей Мута:

— Позволено ли будет мне омыть ноги скромной служанки Милосердия справедливых суждений, чтобы ее следы и впредь вели лишь в чистоту?

Было поверье, что нечестивым, тем, в ком дэво чувствуют слабую веру к Мири, отказывали. И тогда жизнь человека менялась кардинальным образом. Его изгоняли с острова навсегда. Куда-то на север. В дикие земли варваров, молящихся Шестерым, а не Единственной.

Сабир очень волновался. Вдруг он недостаточно верит в ее помыслы? Вдруг ему откажут, и он опозорит отца?

Он удостоился внимательно взгляда темных, показавшихся ему вишневыми, как заходящее солнце, глаз. Ответ прозвучал с задержкой. На миг дольше, чем это требовалось (сердце Сабира успело застыть и превратиться в ледышку) и на миг раньше, чем это случилось с сердцем отца.

— Да.

Он был без обуви. Маленькие ступни оказались пыльными, в заживших царапинах, с чуть желтоватыми ногтями. Сабир вылил воду на них из вазы, стараясь не пролить мимо ни капли, понимая, что каждый за его спиной смотрит на это действо, затаив дыхание.

Когда ритуал гостеприимства был завершен, первый жрец протянул Сабиру лежащую на ладони медную пластинку с обрезанными краями и двумя десятками странных дырочек разных размеров, расположенных в хаотичном беспорядке. И юноша, с благоговейным трепетом прикоснулся к ней лбом.

Едва не вскрикнул, когда обжегся, но в последний миг сжал зубы, ощущая, как на глазах наворачиваются предательские слезы.

— Служим ее помыслам, — через силу прошептал Сабир, радуясь, что голос у него не дрожит. — Идем за ее словами.

— И так свершится, — последовал тихий, проникновенный ответ, от которого у юноши мурашки пробежали по спине. Сухая шершавая ладонь коснулась лба и боль утихла.

Потом был праздничный ужин. Щедрый и хмельной, ибо богиня никогда не приветствовала умерщвление плоти и питание одной кукурузной лепешкой. Отец, довольный, раскрасневшийся, обсуждал с гостем цены на сэфо, войну на западе, нового герцога Дарии. И еще говорил о том, что где-то далеко, среди льдов, есть забытое всеми герцогство и там совсем никто не чтит богиню, не думает о ней.

Сабир слышал от отцовского управляющего, что тамошние дикари вообще поклоняются мертвецам-людоедам.

Позже, для серьезной беседы за кальяном и кальгэ, гость с отцом удалились на верхний балкон и все интересное закончилось. Утром, когда юношу разбудил слуга, первый жрец уже