Антология русской мистики - Аркадий Сергеевич Бухов

дома был обращен в противоположную сторону, где находился сад, таинственный и угрюмый летом и положительно страшный зимою.

Доктор, тщетно отыскивавший какую-нибудь тропинку, должен был обогнуть двухэтажное здание, идя все так же по целому, рыхлому снегу, в который нога уходила выше лодыжки. Обойдя дом, он остановился на минуту перед его фасадом. Это было старинное здание казенно-барской архитектуры тридцатых годов. Фасад украшали восемь тяжелых и безвкусных колонн, увенчанных треугольной крышей. Дом был погружен в мрак и безмолвие; окна, частью заколоченные, частью лишенные рам и стекол, смотрели безжизненными глазами слепца.

Доктор вынул из кармана дверной ключ и отворил двери подъезда. Войдя в сени, он пошарил рукой по подоконникам и скоро нащупал жестяной фонарь с уцелевшим в нем сальным огарком. Он зажег свечу и стал подниматься по лестнице во второй этаж, освещая свой путь мерцающим светом еще не разгоревшегося огарка. Взобравшись по лестнице, он пошел по длинному ряду пустых комнат. Из глубокой тьмы стали постепенно вырисовываться и выделяться различные предметы старинной и тяжелой мебели, когда-то вызолоченной, а теперь покрытой пылью и плесенью, какие-то бесформенные очертания свесившихся с карнизов портьер, оборванные обои и треснувшие квадратики старинного паркета. По временам, свет фонаря падал на край позолоченной рамы, иногда он отражался и вспыхивал цветным огоньком на подвесках разбитой хрустальной люстры, порой освещал небольшие лужицы растаявшего снега, наметенного, во время бывших метелей, в углах комнат и на подоконниках разбитых окон.

Некоторые из комнат, по которым проходил Кощунский, были совершенно лишены мебели, другие были сплошь завалены какими-то пустыми деревянными ящиками. Тут же лежали кучи рогожи и виднелись обрывки каких-то свернувшихся в бессильных изгибах веревок. Иные комнаты, напротив того, имели еще довольно жилой вид, но эти комнаты так мало гармонировали с окружающими их пустотой, запущенностью и безлюдьем, что могли внушить лишь чувство странной робости и невольного смущения.

Впрочем, доктор Кощунский вряд ли мог испытывать эти чувства. Он шел твердой и уверенной походкой, не развлекаясь обстановкой комнат, очевидно, уже несколько ему знакомых. Пройдя целую анфиладу больших и малых гостиных, два зала и несколько комнат неизвестного назначения, он остановился в большой и мрачной комнате, обитой когда-то темно-зеленым сафьяном, от которого теперь остались на стенах лишь небольшие обрывки. Посреди комнаты стоял огромный письменный стол, покрытый влажной пылью и затянутый по углам, образуемым его ножками, густым слоем паутины. По стенам были расставлены книжные шкапы с пустыми полками, на которых кое-где валялось два-три книжных переплета и несколько пожелтевших от времени газетных листов. Разбитое зеркало блестело матовой поверхностью и утратило уже, от времени, свою способность отражать предметы. В одном из углов этого заброшенного кабинета, когда-то роскошного и уютного, были сложены огромные гравюры в тонких рамках черного дерева с разбитыми стеклами; в другом лежала какими-то судьбами попавшая сюда большая вязанка дров; рядом с нею валялось множество бутылок из-под шампанского. Между разнокалиберной мебелью довольно хорошо сохранилось большое кожаное кресло с почти неповрежденной обивкой.

Войдя в эту комнату, Кощунский поставил свой фонарь и положил сак на письменный стол и, после небольшого раздумья, стал устраиваться в ней с видом человека, которому предстоит долгое ожидание и который решился быть терпеливым.

Прежде всего, он приступил к выгрузке своего разнообразного багажа, давая многим вещам немедленное употребление. Сначала он вынул из мешка все свои свечи и целые пачки восковых, фосфорных и так называемых шведских спичек. Свечи он тотчас же зажег и разместил по разным углам комнаты, воткнув их в горлышки шампанских бутылок, освобожденных им из-под вязанки дров. Две свечи он оставил на столе, по стольку же разместил на каждом из двух окон, а остальные поставил на высоких книжных шкапах. Освещение и возможность добыть свет, в случае, если бы он от чего-нибудь мгновенно угас, были, очевидно, его главной заботой. Разложив спички почти во всех углах комнаты, он принялся вынимать из сака книги, письменный прибор, записную тетрадь и, наконец, медикаменты. Вынув склянки с карболовой кислотой в чрезвычайно сильном растворе и несколько других с самыми разнообразными дезинфицирующими жидкостями, он стал, при помощи пульверизатора, опрыскивать этими жидкостями, иногда меняя их, стены и мебель, причем с особенной тщательностью дезинфицировал письменный стол и придвинутое к нему кожаное кресло. Вслед за тем, он разместил на столе сверток магния, термометр Реомюра, банки с нюхательными солями и спиртом, пенал с хинином и горчичники, которые он приготовил для немедленного употребления, смочив их в небольшой лужице снеговой воды, накопившейся на подоконниках.

Все эти странные приготовления молодой доктор закончил тем, что вынул из кармана и положил на стол свои часы — великолепный, поистине докторский хронометр, и револьвер, оскаливший все шесть стволов и позволявший видеть в своей пасти шесть зарядов крупного калибра. Кроме того, он отвязал от ремня свой стилет и сунул его в карман. Потом он старательно и неторопливо застегнул свое меховое пальто, нахлобучил круглую теплую шапочку и, сев в кожаное кресло перед столом, машинально развернул книгу и приготовился ждать.

Кругом стояла полнейшая, невозмутимая тишина.

Не было слышно ни звука, ни с пустынной улицы, ни из прилегающих комнат, покинутых даже подпольными их обитателями — мышами и крысами. В этой тишине можно было расслышать биение человеческого сердца; что касается до тиканья часов, то оно было слышно вполне ясно.

Свечи горели ярко, освещая каждую пядь комнаты: все двери были притворены, и мрак соседних помещений не нарушал целости впечатления, производимого старым кабинетом, сравнительно спокойным и уютным.

Посидев несколько минут в кажущейся задумчивости, Кощунский раскрыл записную тетрадь и стал просматривать свои заметки.

Эти заметки, сделанные мелким и спокойным почерком, описывали чрезвычайно странные явления, которых молодой доктор был свидетелем. Тем не менее, рассказ о призраках и галлюцинациях велся совершенно ровным, уверенным тоном и отличался строгой логической последовательностью. В нижней половине каждой страницы находилось множество выносок, посредством которых были сделаны различные комментарии, по всей вероятности, позднейшего происхождения.

Очевидно, что доктор Кощунский искал разгадки того, что называется сверхъестественным и, по-видимому, быль уже к ней близок.

Действительно, он уже почти заканчивал свою оригинальную "теорию явления призраков", теорию, обоснованную на строго научных данных и находившую фактическое подтверждение в каждом из фантастических опытов, исследований и наблюдений молодого ученого.

Теорию эту, стремящуюся установить истинные причины сверхъестественных явлений, призраков и привидений, можно было бы назвать "теорией микробов".

Впрочем, из рассказов о таинственных наблюдениях и описаний чрезвычайных впечатлений, испытанных молодым исследователем, трудно было составить полное и отчетливое понятие об этой теории. Несколько больше света проливали на нее подстрочные