Единородная дочь - Джеймс Морроу

Как выяснилось, на адском континенте последней инстанцией был огонь. Огню предавалось все и вся. Огонь пожирал кожу, сжигал защитную оболочку нервной системы, облекая жертву в оковы невыносимой боли. Одетая в шелковую блузу и полотняную юбку, Джули взбиралась на скалистые утесы, становясь свидетелем того, как падшие ангелы привязывают к стволам деревьев бедных пленников и сжигают их заживо. На другой день, нарядившись в джинсы и куртку-сафари, Джули решила исследовать каньоны — и там, о боже, пленники варились в котлах с фекалиями. Но самым ужасным было то, что состав страдальцев не менялся. По прическам Джули узнавала тех же женщин, что видела накануне. Да и лица мужчин казались знакомыми. Даже тельца нерожденных младенцев были узнаваемы, у каждого — свой запах, свои покровы боли и первородного греха. Если бы она могла помочь им! Но увы, все попытки были обречены на провал. Щелчок пальцев, и вы исцелены — временно. Хлопок в ладоши, и на мгновение волдыри исчезли, ну и что? У нее было лишь две руки и одна божественная сущность. Две руки и одна божественность — на вечные муки всех проклятых.

Насколько Джули могла судить, основной отраслью промышленности в Аду было сталеплавильное производство. Подгоняемые хлыстами черных ангелов, обнаженные мужчины и женщины собирались в группы: одни обреченные долбили кирками породу и сваливали руду в вагонетки, другие толкали эти вагонетки по узкоколейкам. Третьи подбрасывали в ревущие топки кокс и известняк, при этом известь разъедала кожу, а дым от горящего кокса пожирал легкие. Последняя группа выгребала из печи шлак и отлитые металлические болванки, грузила на тачки, тащила их к бурлящей реке и выворачивала в воду. Вода превращала добытый тяжким трудом продукт производства в пыль, которая впоследствии оседала на дно, проникала в грунт и, снова превращаясь в руду, замыкала круг.

И жара, неизбывная жара, выжимавшая из тел обреченных влагу, словно пресс, что давит виноградный сок из спелых гроздьев. Здесь, в аду, люди перерезали себе вены и пили кровь, лишь бы ощутить на языке вожделенную влагу. В аду отец не задумываясь убил бы своего первенца за глоток мочи.

У каждого проклятого на шее висела табличка, при более тщательном рассмотрении оказавшаяся асбестовой пластинкой, прикрепленной к золотой цепочке. «23 марта 1998 года, 7.48 вечера», — было написано на табличке у филиппинки, которую всегда поджаривали в пятисотградусном курином жире. У старика шведа, обернутого раскаленной добела колючей проволокой, надпись гласила: «8 мая 1999 года, 6.11 вечера». У испанского мальчика, обрушивающегося вниз на скейтборде: «11 апреля 2049 года, 10.35 вечера».

«Что это? Свидетельство о смерти? — спрашивала себя Джули. — Или, может быть, момент вхождения в ад?» Да нет, все даты относились к будущему. Но то, с каким благоговением обреченные время от времени подносили эти таблички к распухшим и потрескавшимся губам и целовали их, было и вовсе загадкой. Ведь будущее, чувствовала Джули, не сулило этим несчастным ничего такого, чему стоило бы поклоняться.

Выходит, все прокляты. Неужто такое возможно? Только Енох, Илия, святой Петр и папочка попали в квантовую реальность, называемую Раем? В тоске и унынии Джули почувствовала, что, несмотря на всю абсурдность подобного допущения, это была правда. Все обречены на адские муки, даже Говард Либерман. Вон он, толкает свою тележку к пенистым берегам железной реки.

Джули сморгнула. Точно. Он. Ее бывший возлюбленный, обливающийся потом, весь покрытый язвами и нарывами, голый, как в их последнюю ночь. На нем по-прежнему были очки в тонкой металлической оправе, губы так же плотно сжаты.

— Говард! — Его кожа напоминала старый линолеум на кухонном полу, с которого срезали все бугры, аура страдания окружала все его существо. — Говард Либерман?

Он остановился, бросил тележку.

— Джули? Не может быть! Джули Кац? — Голос его дребезжал, словно старый вентилятор.

Джули кивнула, стряхивая с платья серу.

— Как ты попал сюда?

— Кораблекрушение, — прохрипел Говард. Вокруг него кружились тлеющие хлопья золы, как мухи вокруг мертвой туши. — Возвращался с Галапагосских островов. — Крупинки раскаленного металла брызнули ему на грудь, отскакивая от асбестовой таблички. «3 октября 1997 года, 11.18 утра» — значилось на табличке. Джули взглянула на часы. Указанное время наступит ровно через двое суток.

— А что это за ярлык, Говард?

— А у тебя разве нет? — Он как будто встревожился.

— Я не мертвая. Я живая, Говард.

— В самом деле?

— Угу, — выдохнула Джули.

— Поэтому ты в одежде?

— Да, наверное.

— Но зачем ты сюда…

— На земле стало просто невыносимо.

— Так ты пришла добровольно?

— Видишь ли, ты кое-чего обо мне не знаешь.

— И чего же?

— Я связана с космосом, Говард. Я одно из твоих квантовых отклонений.

Ее ответ заинтересовал Говарда несказанно, он хотел было что-то возразить, но обронил лишь:

— Если захочешь узнать про номерки, приходи через два дня.

Прижав табличку к губам, он горячо поцеловал ее, словно это была любимая призма Ньютона или игрушечный магнитик, некогда принадлежавший Эйнштейну.

— В одиннадцать восемнадцать?

— Раньше. На то, чтобы туда добраться, уйдет примерно час.

— Куда?

— За работу! — прикрикнул на Говарда падший ангел.

В ту же секунду его плеть взметнулась, словно язык лягушки за пролетавшей мимо стрекозой. У Говарда подкосились колени, и он упал прямо на свою тележку. Удары обрушивались один за другим, мучитель знал свое дело, мастерски сдирая кожу со спины, как когда-то тетя Джорджина сдирала обертку со своих подарков. Раскаленные крупинки искрами сыпались на свежие раны, шипела, сворачиваясь от жара, кровь.

Джули попятилась, потом резко повернула и побрела прочь. Через два дня — что это, ловушка? Похоже на то. Если она вернется, Говард наверняка попросит ее использовать связи, которые у нее здесь, по всей видимости, имеются. Он упадет на обожженные колени, сложит усеянные шрамами ладони и будет молить о временной передышке.

Джули без оглядки бежала домой. Посмотрела «Ночь в опере», раз двадцать переплыла бассейн туда и обратно. «Ты наконец-то получила возможность жить в свое удовольствие», — говорила себе Джули. В Атлантик-Сити она не могла себе этого позволить. Сейчас ей можно только позавидовать. Она отшельница, но в ее распоряжении пещера со всяческими мыслимыми и немыслимыми удобствами, а Говарду Либерману она ничего не должна.

Но через два дня она снова пришла к железной реке и увидела, как ее бывший любовник показал свою табличку главному надзирателю, демону с бледным одутловатым лицом и с АК-41 через плечо. Охваченный каким-то диким, безудержным стремлением, Говард даже не обратил внимания на Джули. Демон кивнул, и Говард тут же сорвался с места. Он мчался по сернистому шоссе, напевая песенки «Битлз», при этом «Octopuses Garden» в его интерпретации незаметно переходил в «Let It Ве».