Дом на городской окраине - Карел Полачек

Михелуп с просветленным лицом смотрит на жену. Ему нравится ее прическа, разделенная посередине ровным пробором. Он любит ее карие добрые глаза, круглый подбородок и такие мягкие, аппетитные губы. Он влюблен в нее, как в пору, когда они впервые встретились. Растроганный, он говорит себе: «У меня хорошая, умная жена. И к тому же красивая, да славится имя Господне!»

Он со смаком обгладывает кость, и его подбородок блестит от жира. Жена сообщает, что специально встала пораньше, чтобы купить на базаре дешевую гусыню. «Молоденькая гусыня, а сала с нее не меньше двух горшочков. Никто бы не поверил», — возвещает она семейству.

Бухгалтер поощрительно покивал, а бабушка вздрогнула от оскорбления.

— Со мной никто не посоветуется, — заскрипела она. — Только зря деньги переводят!

Она готова немедленно выйти из-за стола, где ее не уважают, но боится остаться без сладкого.

Во время обеда прислуживает девушка с Кашперских гор. Когда она выходит с грязной посудой, пани Михелупова провожает ее взглядом. После того как девушка закрыла за собой дверь, пани произносит:

— До чего же она растолстела! Раздулась, как бочка. Придется ее рассчитать.

В семье Михелупов строго придерживаются закона: на тарелке не должно оставаться никакой еды. Прислуге положено доедать остатки. Но она так разъедается, что утрачивает подвижность и впадает в ленивую спячку. Тогда ее рассчитывают, она уезжает в свои Кашперские горы и присылает вместо себя тощую сестру. Та живет у Михелупов до тех пор, пока не разъестся и не станет неподвижной как куколка майского жука.

Михелуп соглашается.

— У нее глаза залиты салом. Самое время от нее избавиться.

Бабушка прохрюкала:

— Нельзя позволять прислуге столько есть. Она выходит из-под контроля и начинает воровать. Я всегда это говорю, но, ясное дело, в этом доме никто не придает моим словам значения.

Бабушка жадно доела торт, а поскольку ей показалось, что Маня получила большую порцию, она оскорбилась, отстранила блюдечко и поднялась из-за стола.

— В этом доме, — взвизгнула она, — меня постоянно притесняют и унижают. — Она приложила к глазам платок. — Горькая у меня старость! До чего я дожила!

Бабушка трагически пошатнулась, девушка с Кашперских гор, подскочив, поддержала старуху и увела в ее комнатку.

Обед закончился. Бухгалтер схватил газету и направился в спальню. Гимназист склонился над учебником ботаники, а Маня стала размышлять. Может, украсть у мамы из кружки денежку и купить чемерицы? Или посыпать бабушкин носовой платок нюхательным табаком? Вот была бы потеха! Это надо обдумать.

Михелуп отправился в спальню, развалился на диване и погрузился в чтение газеты, сохраняя при этом иронический вид, точно желая сказать: «Посмотрим, какие пакости наделал нынче этот мир!» Чтение газет рождает в бухгалтере некое сладостное, даже злорадное чувство; Михелуп растет в собственных глазах, ибо газеты доказывают ему, что он человек порядочный, дальновидный и отнюдь не легкомысленный. Никогда он по ошибке не выпьет кислоты и уж наверняка из мести не подожжет чей-нибудь стог.

Газета была для него перечнем грехов, подлостей, легкомысленных выходок и чрезвычайных происшествий. Это было кривое зеркало, показывающее лишь дурные стороны света. Чтобы вот так, за здорово живешь, пришел к Михелупу мошенник и захотел подцепить его на крючок лотерейных махинаций! Никакая сила не толкнула бы бухгалтера на убийство из ревности! «Ага, — думает он, — я тоже оплачиваю полицию и суды, но никогда ими не воспользуюсь». К конференциям государственных деятелей маленький человек чувствовал недоверие.

Много разговоров, и конца им не видно. На днях Муссолини обратился с речью к студентам. В одной руке он держал книгу и размахивал ею, в другой — сжимал карабин. Увидим, что из этого получится. Будь у бухгалтера такая возможность, он подошел бы к итальянскому премьеру и сказал бы ему что-нибудь достаточно решительное. «Господин премьер, — сказал бы ему бухгалтер, — разве мало бед и горя вы взвалили на плечи человечества? Ведите себя скромнее, любезный господин, мы, маленькие люди, не будем без конца смотреть на все это, молчать да поплачивать». В республике Никарагуа произошло землетрясение, погибли тысячи людей. Естественно, что в стране, носящей такое непривычное уху название, люди гибнут тысячами. Бухгалтер не слишком верит в существование Никарагуа, оно вне круга его представлений. Равнодушно читает о гибели этих тысяч. Но сообщение о том, что после продолжительной и тяжкой болезни скончался некий Фердинанд Свобода, прокурист заведения, торгующего медицинским оборудованием, его по-настоящему трогает. Подумать только! Михелуп хорошо знал покойного. Он был взволнован и послал вслед усопшему несколько добрых слов.

Взрыв бензиновых хранилищ в Аргентине. Бухгалтер зевнул. Грозы и наводнения в Словакии. Пожар по чьему-то недосмотру. В Зноймо умер неизвестный иностранец. Поимка поездных грабителей. В понедельник вечером, когда чиновник Вилем Рейлих вернулся из канцелярии в свою квартиру в Новых Павловичах, он обнаружил, что его двери заперты… Бухгалтер прикрыл глаза, газета выпала из его рук. Он еще успел проворчать: «Опять не пишут ничего интересного…»

3

В половине четвертого жена его разбудила. В этот час они обычно выходят на воскресную прогулку. Дети были одеты и ждали отца. Маня хмурилась. Она сговорилась с подружкой пойти в кино на «сеанс для взрослых». Экая скучища ходить с родителями на прогулку! У очкастого гимназиста озабоченное лицо. Его мысли прикованы к учебнику ботаники. Он уж было думал, что все вызубрил, и вдруг знания начисто испарились у него из головы. Какая жалость! А преподаватель требует, чтобы они отвечали слово в слово. Иржи подозревает, что он сам выдумал все эти рыльца да завязи, чтобы портить ученикам жизнь.

Прислуга объявила, что семейство Кафки уже готово и ждет перед домом. Бабушка выглядывает из окна своей комнатки на первом этаже, точно сова из дупла старой ивы. Многозначительно шевелит черными бровями, провожает родственников враждебным, ядовитым взглядом. Угадать ее мысли нетрудно: «Поглядите-ка на них! Идут развлекаться, а меня, старую немощную женщину, оставляют одну. Если со мной что случится, некому даже стакан воды подать».

Коммивояжер Кафка снял шляпу и галантно поцеловал старой даме ручку. Это было сделано не из вежливости, а ради комического эффекта: Кафка был юморист.

— Как вы поживаете, милостивая пани? Нет, видно, я ослеп, если задаю вам такой вопрос. Вижу, вы цветете, как розочка.

— Хороша розочка, пан Кафка, — со вздохом заметила старая дама. — Как я могу поживать, когда вокруг родственники, которые охотнее всего видели бы меня в гробу. Есть на свете люди, пан Кафка, которым я в тягость, и да будет вам известно, пан Кафка, они хотят уморить меня голодом. Это я говорю вам, пан Кафка, чтобы вы знали, какая у меня родня.

Бухгалтер Михелуп поспешил прервать эту сцену.

— Бабушка, — извиняющимся тоном произнес он, — мы ненадолго. Немного прогуляемся на свежем воздухе. И быстренько вернемся.