Восьмое делопроизводство - Николай Свечин

Губернский секретарь вздохнул и затравленно посмотрел на статского советника. Того продрало от такого взгляда. Вдруг передумает и застрелит? Максим Захарович прочитал эту мысль и горько улыбнулся:

— Не надо дрейфить. Сейчас договорим до конца, у меня к вам поручение. Потом вы уйдете, а я останусь. Посижу еще здесь, а затем…

— Может, сдадитесь? Суд когда еще будет. Да и насчет веревки я погорячился. Прямых свидетелей, как вы убивали, нет. Литвиненко вас не выдаст. Скажете, где прячете деньги, и получите снисхождение.

— Тьфу! Плевал я на ваше снисхождение. Жаль. Такое дело сорвалось…

Лоренцев понурил голову. В этот момент Алексей Николаевич мог бы прыгнуть и схватить атамана. Но он об этом даже не подумал…

— Вы хотели дать мне какое-то поручение, — напомнил он мазу.

— Да. Прошу вас повидаться с Ксаверием и сказать ему, что наши деньги у того человека, который делал паспорта. Пусть брат, когда выйдет из заключения, идет к нему. Тот все отдаст!

— Передам.

Двое калиброванных людей снова надолго замолчали.

— И то верно! — вскинулся наконец сыщик-налетчик. — Обсудим судебные перспективы. Что вы сможете мне пришить? Практически ничего.

— Так уж и ничего, — возразил статский советник. — Первые эксы банда совершала без вас, вы лишь организовывали. Верю. Но, когда ваших ребят начали отстреливать и помощников осталось мало, пришлось вам самому взяться за ремесло. С винтовки, что вы бросили на дороге, мы сняли отпечатки пальцев. Ваших пальцев. Так что покушение на разбойное нападение уже в кармане.

— Мы просто ехали по дороге, какой разбой?

— Максим Захарович, не держите меня за дурака. Мы склонили кассира сиротского института к признанию.

— Какого еще кассира?

— Которому вы пообещали половину из экспроприированных сумм. С кассирами вы всегда говорили лично. Ведь они требовали гарантий. А какие гарантии могли дать Толя Божья воля или Лева Живорез? Нет, только атаман, вежливый, умный, мог убедить тех глупцов довериться налетчикам. Потом их убивали на гранде. Убили бы и этого, из сиротского института, если бы мы не вмешались. Я рассказал человеку, что его ждало. И что ждет, если он не покается. Вы бы пришли и завалили свидетеля, разве не так? А мы обещали защиту. И кассир вас выдал. Это улика для суда.

— Ну, покушение на разбой. Пускай. Много не дадут.

— Еще вооруженное сопротивление полиции и убийство шоффера.

— Его кончил Лева, при чем тут я?

— Вы атаман, Полченинова могли убрать только по вашему приказу. Суд присяжных хоть и отводит часть обвинений, но здесь, скорее всего, согласится с прокурором. И что мы имеем в итоге?

Лыков стал загибать пальцы:

— Убийство в составе шайки по предварительному сговору, покушение на разбойное нападение, вооруженное сопротивление полиции и теперь еще ваше появление здесь в роли нотариуса. Вы случайно настоящего-то не зарезали? Да? В таком случае, Максим Захарович, дела ваши швах. Бессрочная каторга в лучшем случае. Или надеетесь сбежать?

— Даже если сумею, то прежней лафы уже не будет, — тихо заговорил Лоренцев. — Прятаться всю жизнь?

— Многие уголовные так и делают, — напомнил сыщик.

— Да только я не обычный уголовный! Был шанс, был. Требовалось вовремя остановиться. Но куши попадались какие-то недостаточные… Там тридцать тысяч, тут восемнадцать… Про билеты пятьдесят девятого года я узнал слишком поздно. Грабанул бы их, все было бы по-другому. Мне как атаману полагалась половина. И вот псу под хвост…

Губернский секретарь поднял на Алексея Николаевича полный ненависти взгляд:

— А теперь идите. Кончен наш разговор. Видеть вас больше не могу!

Статский советник не стал испытывать судьбу и быстро выскочил наружу. Дверь за ним закрылась, и через тридцать секунд раздался выстрел.

Лыков повернулся к начальнику Летучего отряда:

— Леонид Константинович, все кончено. Вызывайте труповозку.

Алексей Николаевич приехал в Москву, явился в Таганскую тюрьму и вызвал на допрос Ксаверия Литвиненко. Тот пришел настороженный:

— Опять бить будете? Я прокурору сказал про тот случай.

— И что прокурор?

— Обещал открыть против вас судебное преследование.

Лыков отмахнулся:

— В первый раз, что ли? Никогда мне ничего за это не было, и теперь не будет.

— Сатрапы! — истерично выкрикнул налетчик. — Придет наше время, за все заплатите.

— Ты чего, дурак? В революционеры записался? Мало тебе своих дел? На, смотри.

Алексей Николаевич вручил арестанту фотокарточку мертвого Лоренцева.

— Я для этого приехал. Чтобы ты знал, что твой брат умер.

Литвиненко потемнел лицом.

— Уже и про брата знаете?

— Он сам мне признался. Перед тем как…

— Убили, значит, брательника… Кто это сделал?

Лыков рассказал. В том числе передал, у кого хранятся награбленные шайкой деньги. Закончил он так:

— Я сделал, что мог. Пытался вывести его живым из того хранилища. Максим Захарович отказался.

— Почему?

— Он был сильный человек. Особенный, штучный. Очень способный. Не скажу, что мне жалко твоего брата — все-таки убийца. Но… даже не знаю, как выразить… Когда такие незаурядные люди уходят, это неправильно.

— Соглашусь, — вздохнул скок. — Какой я, таких двенадцать на дюжину. А Максим, действительно, был другой. Мог стать министром, если бы захотел. Голова у него варила. Одно его ставило с нами на общую доску. Сами знаете, что.

— Неумение жить в рамках закона.

— Вот-вот. К черту ваши законы! Только что вы, ваше высокородие, надо мной насмехались, революционером называли. А брат так и говорил: лучшие революционеры в России — разбойники.

— Это не он, это Нечаев говорил, — пояснил сыщик. — Был такой террорист, политический. Призывал народовольцев объединиться с уголовными, чтобы взбаламутить страну и свалить царя.

— Так и будет, — к удивлению Алексея Николаевича, убежденно заявил Литвиненко. — Я отсижу срок и выйду. Нарочно уцелею, чтобы мстить. Деньги заберу, само собой. А потом вернусь в столицы и всех вас, сыщиков, на ножик надену. Придет наше время, нужно лишь подождать. Ну тогда держись у меня!

Лыков даже поежился:

— Что, и ко мне придешь?

— К тебе первому, — перешел на ты бандит. — Жди, рано или поздно встретимся.

Сыщик уже сбился со счета, сколько раз он слышал такие угрозы. Но с каждым годом слова уголовных делались все правдоподобнее.