Молчаливые воды - Джек Дю Брюль

– Почему ты велел нам прервать поиски загадочного залива? – спросил Эрик.

– Потому что ты его уже нашел.

– Нашел?

– Он в одном пробеге снегохода от «Уилсон/Джорджа», а может, и ближе.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я Председатель. – Хуан действительно очень устал. – Сделай одолжение. Проверь диспетчерский журнал аэропорта Джексон-Иверс; какие частные самолеты вылетали сегодня, скажем, между полуночью и полуднем?

До одиннадцатого сентября он, вероятно, мог бы выманить эти сведения у хорошенькой работницы информационной службы аэропорта, но сейчас это исключалось.

– Секунду.

Хуан услышал в трубке, как пальцы Стоуна скользят по клавиатуре.

Хуан проверял догадку, в которой был в общем уверен.

– Еще одна защита, – рассеянно сказал Стоун, потом торжествующе объявил: – Готово. Ну-с, было два рейса. Один – чартерный «Атлантик эвиэйшн» до Нью-Йорка, вылетел сегодня в девять утра. Другой – частный самолет, который зарегистрировал план полета в Мехико и вылетел ночью, в час тридцать.

– Что можешь сказать об этом самолете?

– Подожди. Это в другой базе данных. – Ему потребовалось меньше минуты. – Самолет принадлежит компании, зарегистрированной на Каймановых островах.

– Подставная фирма.

– Несомненно. Потребуется некоторое время, чтобы… погодите-ка секунду. Я проверяю его прошлые перелеты. Прибыл три дня назад в Штаты, в международный аэропорт Сиэтл-Такоа, из Мехико.

– А вчера прилетел сюда, – закончил за него Хуан. Это их самолет, и если он сядет в Мехико, то лишь для заправки. – Спасибо, Эрик.

Хуан повернулся к Максу.

– Они увозят ее в Аргентину.

Конь – крупный арабский жеребец с такими тугими мышцами, что под блестящей шкурой рельефно выступали вены – был весь в поту и тяжело дышал, но с радостью несся по аргентинской пампе, и земля под его копытами грохотала, как барабан. Всадница сидела в седле почти неподвижно, мягкая широкополая шляпа на ремешке свисала с шеи.

Максин Эспиноса превосходно держалась в седле; к ручью в пяти милях от поместья она неслась так, словно выступала в «Тройной короне»[42]. На ней были светло-коричневые бриджи и белая мужская оксфордская рубашка, расстегнутая так, чтобы ветер ласкал ее кожу. Сапоги выглядели поношенными, что свидетельствовало о несчетных часах в поездках верхом и о том, сколько же времени хозяйка отдавала тому, чтобы любовно вычистить их и надраить.

В эти самые прекрасные минуты на исходе дня солнце пробивалось сквозь листву и его косые лучи вызолотили траву и расписали землю под одинокими деревьями пятнами света и тени.

Заметив движение слева, она успела повернуться и увидеть, как с земли взлетает ястреб, зажав в острых когтях добычу.

– Вперед, Конкорд! – воскликнула она и крепче сжала поводья.

Конь, который, казалось, любил такую бешеную скачку не меньше хозяйки, удлинил мах. Они слились воедино – кентавр, а не два разных существа.

Только приближаясь к полосе леса, росшего по берегам ручья, они замедлили ход. Максин шагом въехала в лощину, огромный жеребец тяжело дышал, раздувая ноздри.

Она слышала журчание ручья на камнях и пение птиц в ветвях деревьев. Нырнув под ветку, она послала Конкорда глубже в лес. Это было ее святилище, ее особый уголок широко раскинувшегося поместья. Чистая вода ручья утолит жажду лошади, а на берегу есть место с мягкой травой, где она не сосчитать сколько раз спала в сиесту.

Максин перебросила ногу через спину Конкорда и спешилась. Ей не нужно было беспокоиться, что он уйдет далеко или обопьется. Для этого Конкорд был слишком вышколен. Из седельной сумки она достала одеяло из тончайшего египетского хлопка. И собралась расстелить его, когда из-за дерева показалась фигура.

– Прошу прощения, señora.

Максин обернулась, зло щурясь, недовольная этим вторжением. Она узнала этого человека. Рауль Хименес, заместитель ее пасынка.

– Как вы посмели явиться сюда? Вы должны быть на базе с остальными солдатами.

– Предпочитаю женское общество.

Она сделала два шага вперед и ударила его.

– Я расскажу генералу о вашей наглости.

– И об этом расскажете?

Он схватил ее, привлек к себе и поцеловал. Несколько мгновений Максин сопротивлялась, но ее голод усиливался, и вскоре она обхватила руками его голову.

Хименес наконец отстранился.

– Боже, как я по тебе соскучился.

В ответ Максин снова поцеловала его еще более страстно. Теперь, когда они были одни, все его претензии на робость исчезли. Они отдались своей страсти.

Много позже они лежали рядом на торопливо расстеленном одеяле. Максин осторожно трогала шрамы от ожогов на его лице. Шрамы были еще красные и выглядели незажившими.

– Ты теперь не такой красавец. Пожалуй, мне надо поискать другого любовника.

– Не думаю, чтобы кто-нибудь еще в полку осмелился проделать то, что мы с тобой только что проделали.

– Ты хочешь сказать, что я не стою трибунала?

– Я за тебя жизнь отдам, но не забывай, я самый храбрый в армии, – пошутил он. Потом в его глазах мелькнула тень.

– В чем дело, дорогой?

– Я сказал «самый храбрый», – горько ответил он. – Немного нужно храбрости, чтобы расстреливать крестьян и похищать американок.

– Похищать американок? Не понимаю.

– Твой муж послал нас туда – в Америку. Там мы схватили какую-то женщину, специалиста по китайским кораблям или чему-то в этом роде. Понятия не имею зачем. Но скажу тебе: это не то, ради чего я пошел в армию.

– Я знаю мужа, – сказала Максин. – Все, что он делает, заранее спланировано, от завтрака до командования твоей частью. Значит, у него были на то причины. Должно быть, именно поэтому он улетел в Буэнос-Айрес, как только вы с Хорхе вернулись.

– Мы виделись с ним на вашей городской квартире. С ним были какие-то люди – думаю, китайцы.

– Они из посольства. Последнее время Филиппе встречается с ними очень часто.

– Прости, но мне это все равно не нравится. Пойми меня правильно, я люблю армию и люблю Хорхе, но последние несколько месяцев…

Он замолчал.

– Можешь мне не верить, – решительно и твердо сказала Максин, – но я очень люблю мужа и люблю эту страну. У Филиппе много недостатков, но безрассудным его не назовешь. Все, что он делает, он делает во благо Аргентине и ее народу.

– Ты бы так не говорила, если бы знала, что он приказывает нам делать.