Прощай, Южный Крест! - Валерий Дмитриевич Поволяев

птица решила поискать новый вход в вигвам. Геннадий только головой покачал, потом озадаченно подергал одним плечом: с птицей происходило что-то не то…

Попыток проникнуть в дом птица не оставляла до самого вечера, в сумерках же, окрашенных в тревожный багровый цвет, словно бы где-то неподалеку догорал большой дом и накрывал пространство зловещей кисеей, птица исчезла.

Странное дело, он думал о ней и в ночи, когда ничего не было видно, лишь слышен ворчащий голос накатывавшихся на берег плоских волн, задавал себе вопрос: куда подевалась птица? — но ответа на него не находил… Как не находил ответа и на другой важный вопрос: откуда она взялась, из каких неведомых далей прилетела?

Лёг спать усталый, словно бы выпотрошенный, с гудящей головой.

Ночью, очнувшись, но не стряхнув с себя остатки сна, а значит, не придя в себя, он вновь услышал голос матери:

— Гена, не переживай… — Тут в голосе Клавдии Федоровны что-то треснуло, в трещину натекло беспокойство. — Только не пей больше, ладно? Пожалуйста!

Голос матери пропал. Больше часа Москалев лежал с открытыми глазами, ждал, когда голос зазвучит вновь… Голос не зазвучал.

Утром Геннадий закинул сеть, раздал вижучам рыбу, хотел было забраться в вигвам, прилечь, отдохнуть немного, но сверху, со своего поднебесного холма спустился Луис:

— Амиго, тебя чего-то продавщица из маркета ищет…

Продавщицей в магазине была интеллигентная городская женщина, не похожая на коротконогих плечистых дам, считавшихся гордостью племени вижучей, — тонкая в талии, высокая, с приветливым лицом.

— Интересно, что ей от меня надо?

— Может, задолжал ей денег?

— С чего бы это? Такого я не помню. Денег у меня вообще давно не было. — Геннадий приподнял одно плечо, словно бы хотел что-то вспомнить, но не вспомнил и промолчал.

Глянул в осколок зеркала, причесался и пошел в магазин — раз человек ищет его, значит, дело какое-то есть… Галька под ногами поскрипывала легко, будто морозная крупа, звук этот забытый навевал грустные мысли, рождал болезненные ощущения — последнее время особенно часто, и чем дальше, тем чаще ему вспоминался дом, Владивосток, Находка, разные местечки типа Мил лионки, рынка на автобусной станции, улицы Тихая, где жил брат Володька, у него даже горло сжимало, когда он думал о тех местах.

Так, сопровождаемый воспоминаниями, он довольно скоро доскакал по берегу до магазина. Без отдыха и наблюдений за океаном, поскольку ветер холодный, льдом и снегом пахнувший, тянул из Антарктиды, хотя в иное время Геннадий точно бы пару раз остановился, чтобы полюбоваться на рябь, в которой бултыхаются головы двух морских львов, а заодно выковырнуть из песка пару раковин чоричо…

В магазине продавщица, увидев его, округлила глаза:

— О, молодец, русо, что пришел. Тебе из Сантьяго звонили, по-моему, из вашего посольства.

— Интересно, зачем я им понадобился?

— Этого я не знаю. — Продавщица извлекла из халата сложенную в несколько раз бумажку. — Вот тут телефон — просили передать. Звони в Сантьяго.

Геннадий замялся. Признался, сжимаясь в комок: неприятно было признаваться, что он нищ, как дырявый сапог, но признаться пришлось:

— У меня нет денег, чтобы позвонить, мадам.

— Все равно звони, — продавщица придвинула к нему старый, тяжелый, как кирпич, телефонный аппарат времен Христофора Колумба, с потрескавшимся диском, — деньги, пятьсот песо, потом отдашь. Я так полагаю — дело важное. А "полмили", в конце концов, можешь рыбой отдать.

— Будет сделано, мадам. — Геннадий развернул бумажку. Номер был столичный. Ощущая, что внутри зашевелилось что-то встревоженно, а пальцы одеревянели, — так бывало, когда он сильно волновался, — Геннадий потряс руками, чтобы сбросить с них подступившую тяжесть и набрал номер.

Трубку, как и положено в дипломатических представительствах, подняла дежурная "пишбарышня", призывно пропела в телефонный эфир:

— Посольство Российской Федерации.

Москалев назвался, до конца договорить не успел, — "пишбарышня" перебила его:

— Очень хорошо, что вы позвонили. С вами хотел пообщаться российский консул Полунин.

— У меня, к сожалению, нет денег, говорить не на что.

— Оставьте номер телефона, мы сейчас перезвоним.

Геннадий глянул на продавщицу, та, все поняв, быстро начертала карандашом на листке клейкой бумаги номер. Москалев продиктовал его "пишбарышне".

— Ждите звонка, — бодро пропела та и отключилась.

Консул Полунин перезвонил через двенадцать минут; зная, что в Чили отчеств не существует, назвался только по имени — посчитал, что этого достаточно.

Геннадий также назвался, хотя и упомянул свое отчество, — как и положено у капитанов дальнего плавания в России, прикинул, как же может выглядеть консул Полунин?

— Геннадий, хотите вернуться домой? — неожиданно спросил консул, Москалев от этих слов вздрогнул, будто его тряхнуло электрическим током, хотел было вскричать: "Да! Да! Да!" — но горло забило чем-то соленым и горьким одновременно, он попробовал продохнуть, хватить хотя бы немного свежего воздуха, что-то сказать и не смог этого сделать. Полунин, опытный человек, понял, что происходит и, выдержав паузу, слушая в телефонную трубку хриплое дыхание Москалева, проговорил тихо, четко печатая каждое слово: — Вас ищет ваш брат. Ждите, он скоро позвонит.

На этом разговор закончился. Геннадий придвинул древний, со скрипящими суставами аппарат продавщице, замер на несколько мгновений, поскольку понял, что в мире он все-таки не один, раз ему позвонил консул — сам консул! — раз в русском посольстве на смену деревяшкам с тыквенными головами пришли люди, которым знакомы обычные человеческие чувства и нормальная речь, — и говорят они нормально, с сердечными нотками в голосе. А это, между прочим, очень важно в жизни, особенно такого человека, как Москалев.

Вышел на улицу, сел на камень у воды и долго сидел неподвижно, с дрожащими губами, не в силах что-либо вымолвить и вообще что-то сообразить.

Такое состояние хоть один раз в жизни бывает у каждого человека. Исключений нет.

34

А сейчас действие перенесем в нашу Белокаменную столицу, расположенную не на семи, а, как ныне кажется народу, на семидесяти холмах, — в Москву.

На дворе стоял уже двадцать первый век, подходил к концу второй год его движения по орбите времени, в Москве за окнами мела жесткая ноябрьская поземка, неслась по асфальту длинными серыми хвостами, нагоняя в душу недобрый холод, с вкрадчивым ведьминским стуком обследовала окна домов, скреблась, норовя забраться в какую-нибудь пустую квартиру, либо просто нырнуть под крышу, забить там пространство ледяной крупкой, но это, слава богу, не всегда получалось у подручных матушки-зимы.

Вечером, числа примерно пятнадцатого ноября, у меня дома на Садовой Кудринской улице раздался телефонный звонок. Звонил незнакомый человек, прилетевший из Чили, — моряк, работавший в Южной Америке по контракту на одном из международных судов.

Фраза, которую произнес он, обдала меня холодом секущим, заставила замереть сердце, — замереть в