Последний бой Пересвета - Татьяна Беспалова

Прежний удел Михайлы Александровича, городишко Микулин, оказался хорошо укреплён. По обе стороны реки две крепости оказалось. Да что нам до тех крепостей, когда вся семья Рюриковичей воевать совокупно вышла. Взяли крепости с налёту, вышли на Тверскую дорогу и вдоль того пути всё разору и сожжению подвергли. Справедливо ли поступили? Ах, совесть моя, злодейка, нет мне от неё покоя! И нет пути ко владыке за советом, за утешением. И подался б я на Маковец, незамедлительно подался, но надо же сначала Яшкину жизнь устроить, иначе совесть-злыдня и там меня достанет. Эх, где мой сыночек названный, куда снова запропал? Не в плену ли?..

…5 августа года 1375-го стали под стенами Твери. Пришли по призыву Дмитрия Ивановича и новгородские ратники. Ох, смелы же новгородские ребята! Смелы и сильно на Михайлу обижены за кровавый разгром Торжка. Среди них встретил я своего старого знакомца – Тишилу Вяхиря. Хоть не ожидал я с ним встретиться, но сразу и издалека признал его разбойную рожу. Загулял было я на радостях с нижегородцами. Но долго прикладываться к расписным ковшам не пришлось: Вяхирь со дружиною своею на разор окрестным селец подался. Опасался, что опережён будет стародубскими и тарусскими разбойничками.

Да, доброе воинство междуреченских княжеств милости к тверичам не ведало. Грабили и жгли нещадно, народец чёрный в полон угоняли, скот резали, но в храмах не бесчинствовали. И Вяхирь успел поживиться – дорожные сумы и возки новгородцев полны сделались награбленным добром. Сам я в разбоях не участвовал, потому как владыка повелевал мне неотлучно при князе находиться и великокняжеские повеления на бумагу наносить…

…А 7 августа собрался великокняжеский совет. На сей раз дело обошлось без ругани и распрей, потому как костерили[47] всякими непотребными словами одного лишь Михайлу Микулинского, ныне повсеместно, величаво и незаслуженно Тверским именуемого. Костерили единодушно и громогласно. Зачем приводил зятя своего, великого князя Литовскаго Ольгерда Гедимановича в нашу землю? Зачем столько зла христианам творил? А ныне преумножил ранее творимое зло, сложился с Мамаем и с царем его сложился, и со всею Ордою Мамаевою. А Мамай-то яростью дышит против нас всех. Так и провозгласили князья единодушно, дескать, не допустим победы над нами, окоротим тверского князя! Провозгласив это, решили предпринять штурм Твери на следующий день, то есть 8 августа…

…Штурм Твери не удался. Хорошие укрепления Микулинец возвёл на берегу речки Тьмаки. Деревянные стены глиной обмазал – невозможно поджечь! Между Волгой и Тьмакой вал и ров соорудил. Много лет к нашему приходу готовился, ждал. И дождался…

…Не имея умысла утаивать очевидные достоинства презираемого мною микулинца, скажу: хорошим полководцем оказался Михайло Александрович – расчётливым, дальновидным. Видно, понятно по умелым действиям его, что не раз хаживали тверичи с Ольгердом Гедиминовичем в победоносные походы. Но ничего! Мы и литовца побивали, и тверичей одолеем!..

…Перо валится из ослабевших пальцев. Три дня орудовал я топором, три дня затачивал колья для тына. По три пота с себя сгонял, вонзая колья в тверскую землю. Руки кровяными мозолями покрылись. И это притом что ладони мои твёрже морёной деревяшки. Обнесли Тверь заборцем, обложили дозорами – ни войти, ни выйти…

…Явился Яшка. Я радовался, обнимал его, в уста целовал. Он, конечно, обидные подозрения свои не до конца отринул. Чую я, таится, подумывает о плохом! Где же это видано, чтоб собственного воспитателя к девке ревновать! Нехорошо, неправильно! По счастью, у нас забот и без ревности глупой полным-полно. Разведал Яшка, что на восточной границе Смоленского княжества стоит Ольгердова рать. Волчьей повадке не изменяют, прячутся в лесу, ждут, как дело обернётся. Произвел я смотр Яшкиных людей. Ничего себе ватага сколотилась: Севка Бессребреник, полоротый олух да Прошка Ругатель. Этот последний, хоть и похабным прозвищем наделён, но мужик надёжный…

…Владыка прибыл к самому концу осадных работ и первым делом повелел меня разыскать. Я на зов не сразу явился. Сначала поты и прах земной с себя омыл, потом в приличную одёжу обрядился, потом ладони чистыми тряпицами обмотал, дабы скрыть увечья, понесенные от работы топором…

…Поначалу тверичи на нас злобились. Со стен ругательно орали, лили на голову смолу, сыпали в очи песком, метали стрелы, кидали каменья. Пожгли камнемётные машины, народу немало побили, но и самих тверичей полегло немало. Так две седмицы продолжалось, а затем, как с голоду пухнуть начали, у них иное озлобление началось. Уже не против нас, а против своего же управителя, Микулинского, бишь Тверского, князюшки. Слушали мы из-за тына, как в Твери народ бунтовал. И в колокола били, и многоголосо орали, и тверского воеводу Бориску Копытова за ворота выставили. Одного, без кольчуги, без шелома, без сапог. Но портки и рубаха на нем были исправные. Морда бледная от страха и голодухи, а так вполне здоров. Дмитрий Иванович тверского воеводу пытать запретил, имея в виду скорейшее замирение с Микулинцем.

…Всю ночь мне владыка грамоту с условиями замирения диктовал, а поутру и великий князь при содействии Владимира Андреевича Храброго к её составлению руку приложил. Ближе к вечеру, на следующий день прибыло к нашему лагерю посольство во главе с тверским епископом Евфимием. Этого и ожидал Дмитрий Иванович. А что жизнь в Твери сделалась трудная, то по рожам послов издали видно было. Такие у всех хари голодные, унылые, напуганные. Правда, плевать тверичам в рожи я не стал, владыки Евфимия устыдился. Помог архиерею Тверскому в шатер к митрополиту Алексию пройти, договорную грамоту предъявил. Как глянули Евфимий со товарищи в грамоту, так ещё больше закручинились.

Зачем кручиниться-то? Никодим волоокий с Иваном Вельяминовым в Орду бегали? Бегали! Ярлык на Владимирское княжение Михайле Микулинцу привозили? Привозили! А сам-то микулинский князь в это время к зятю наведывался, в Литовское княжество. Доколе станем раздор промеж собой сеять? Пока живы? Пока все до единого не падём от братского меча? Кривили рожи тверичи, но Микулинец всё ж грамоту подписал, хоть между прочим и владыке на меня наябедничал. Дескать, с посольством тверским я плохо обошёлся и Дрыну не по делу в ход пускаю, и словом я груб, и сердцем чёрств. А я и в ус не дую, а мне и дела нет! Ну, двинул микулинскому отроку по шее ножнами пару раз, ну рявкнул я на бестолкового обморочного знаменосца, ну не дал я Ивану Михайловичу[48] всю зайчатину сожрать, часть отобрал. Так и они чай не в гостях, не на пиру. У них-то в Твери ныне не то что зайчатины, но даже крупы не сыскать! А Ванька-то меня не припомнил. А я ведь жалел его, когда он у нас на Москве в плену изнемогал! Кто как не я таскал ему по воскресным дням калачи? Всё забыл! А вот про зайчатину наябедничать не забыл! Хорошо хоть, в первый-то день они недолго задержались. Попили-поели да с грамотой за тверские стены отбыли…

…В мирной грамоте мы всяких слов правильных понаписали. И про любовь, и про правду, и про крестное целование до самой смерти верность друг другу хранить, друг против друга не воевать. И не только об этом. Про татарские козни также упомянули, дабы им, козням, не поддаваться и вотчины, другому принадлежащие, от татар во владение не принимать, а если татары придут, совместно защищаться. Вот где крамола-то страшная! И про литвина старого в грамоте не забыли упомянуть, дескать, и от него совместно обороняться, одному за другого стоять. В этом месте Михайла Тверской заартачился, закочевряжился. Не пойдет, дескать, Ольгерд вотчину шурина своего воевать. А владыка ему своё об Ольгерде толкует, литовщину припоминает да дочь старого литвина Елену Ольгердовну, которую замуж за Владимира Андреевича Храброго выдали. Выходит так: Владимир-то Андреевич такой же свойственник Ольгердов, как и Михайла Тверской. А ходил ли Ольгерд войной в Московскую землю? Ходил! Чинил грабеж и разорение? Чинил! Значит, и на Тверь пойдёт, с него станется…