«Белое дело». Генерал Корнилов - Генрих Зиновьевич Иоффе

правительства, она была бы обеспечена ему большинством в 5 голосов. Впрочем, сам Милюков понимал, что голосование и резолюции уже мало что могли изменить, однако в одном он все же был прав: отказ Предпарламента поддержать правительство в попытке силой подавить восстание лишил его (правительство) последних остатков авторитета.

Возникает важный вопрос: чем объяснялась такая «половинчатая» позиция меньшевистско-зсеровского руководства? Нет, не только одним осознанием бесперспективности репрессий в борьбе с массами, шедшими за большевиками. В том же Предпарламенте Ф. Дан, отвечая Керенскому, говорил: «Желая самым решительным образом бороться с большевиками, мы не желаем в то же время быть в руках той контрреволюции, которая на подавлении этого восстания хочет сыграть свою игру…» Ночью 24 октября, выступая на заседании ВЦИК и ЦИК Советов крестьянских депутатов, он снова повторил: «Вооруженные столкновения… означают не торжество революции, а торжество контрреволюции, которая сметет в недалеком будущем не только большевиков, но и все социалистические партии… Никогда контрреволюция не была так сильна, как в данный момент…» Страх перед грядущим Корниловым не отпускал меньшевиков и эсеров. Они сознавали, что на плечах военщины, которую Керенский готов был привести с фронта, придет контрреволюция, которая покончит не только с большевиками, но и с демократическими завоеваниями революции вообще. Они понимали также, что для того, чтобы этого но случилось, нужна подлинно революционная политика, политика в интересах народа, трудящихся масс. Но они все еще надеялись, что такую политику при их «давлении» способно проводить и Временное правительство, старались убедить массы, что «поправить дела» можно и без новой революции, в рамках существующего режима керенщины. Они не могли согласиться с большевиками в главном: самая прочная гарантия непобедимости революции и прочности демократии — доведение революции до конца, до полного удовлетворения интересов большинства парода руками самого этого большинства. Как перед Февралем либералы больше страшились парода, чем самодержавия, так и теперь, перед Октябрем, правые эсеры и меньшевики, страшась Корнилова, пожалуй, еще больше боялись масс.

В 10 часов вечера 24 октября председатель Предпарламента эсер Н. Авксентьев, лидер меньшевиков Ф. Дан и лидер эсеров Л. Гоц прибыли в Зимний дворец для вручения Керенскому своей резолюции. Они убеждали Керенского, что их резолюция, их предложение «вызовет в настроениях масс перелом и что в этом случае можно будет надеяться на быстрое падение влияния большевистской пропаганды». Но Керенский ожидал другого и настроился на другое. С раздражением он заявил, что в «наставлениях и указаниях не нуждается», что пришла пора не разговаривать, а действовать и что правительство «будет действовать само и само справится с восстанием». Авксентьев, Дан и Гоц покинули Зимний дворец; теперь они спешили в Смольный на заседание ВЦИК. Шла ночь с 24-го на 25-е. В одной из комнат Смольного Дан и Гоц вдруг увидали… Ленина. По воспоминаниям Дана, в этот момент он понял, что все усилия противостоять восстанию бессмысленны, обречены на провал, что никакими резолюциями — ни Предпарламента, ни ВЦИК, поддержавшего Предпарламент, — уже ничего нельзя сделать. Теперь у руля восстания стоял Ленин, и это означало, что оно не остановится на полпути. Присутствие Ленина в Петрограде, его приход в Смольный, несомненно, стали решающим фактором победы Октября. Он подвигнул большинство ЦК к восстанию, вдохновил его своей смелостью и решительностью, убедил не колеблясь использовать предоставленный историей шанс. Без Ленина победа восстания была под сомнением. Ленин был его мозгом и сердцем.

Спустя 2–3 часа после того, как Авксентьев и др. уехали из Зимнего, сюда явилась делегация от казачьих полков. Керенскому было заявлено, что казаки готовы защищать правительство и начнут «седлать коней», если получат твердые заверения в том, что «казачья кровь не прольется даром», как это произошло в июле, и что против большевиков будут приняты «самые энергичные меры». Керенский как-будто бы дал такое заверение, но казаки так и не «заседлали коней». Делегация, вероятно, не имела определенных полномочий и, скорее всего, проводила некий «зондаж». Совет «Союза казачьих войск» ранним утром 25 октября принял решение не участвовать в борьбе на стороне Керенского. Но и Керенскпй, по-видимому, уже мало доверял казакам. Спасение, считал он, должно было прийти с фронта.

В третьем часу ночи 25 октября генерал для поручений при Верховном главнокомандующем (Керенском) Левицкий передал начальнику штаба Ставки генералу Духонину распоряжение для главнокомандующего Северным фронтом В. Черемисова об отправке казачьих частей в Петроград. Первой должна была двинуться 1-я Донская дивизия 3-го конного корпуса. В случае, если казаки не смогли бы двигаться по железной дороге, им следовало идти к столице походным порядком. Духонин тут же передал этот приказ главнокомандующему Северным фронтом генералу В. Черемисову и командиру 3-го конного корпуса генералу Краснову. А утром Керенский сам выехал на фронт, чтобы лично форсировать движение карательных войск к столице…

* * *

Впоследствии некоторые эмигрантские историки и публицисты, медленно раскручивая «историческую пленку» в обратном направлении и тщательно отыскивая в ней «роковые просчеты», считали, что, пожалуй, единственным человеком, который в октябрьские дни мог бы «спасти положение», был генерал М. Алексеев. Его имя, казалось, способно было привлечь немало «боевых единиц».

Алексеев действительно находился в Петрограде. Говорили, что его видели то «спокойно идущим» «сквозь цепи революционных войск» к Зимнему дворцу, то даже в самом штабе округа. В мемуаристике есть свидетельство, согласно которому 20 или 22 октября Алексеев твердо заверял М. Терещенко, что в Петрограде находятся 15 тыс. офицеров и по крайней мере 5 тыс. из них под его, Алексеева, командой будут защищать Временное правительство, если оно, конечно, «разрешит». По, как уверял позднее П. Струве, Алексеева «не позвали». Безусловно, верно здесь только одно: петроградские гостиницы и общежития в самом деле кишели офицерами, по разным причинам покинувшими фронт. Их симпатии всецело были на стороне Корнилова. Несомненно и то, что многие из них готовы были сражаться. Примечательны воспоминания поручика А. Спнегуба, принимавшего участие в защите Зимнего дворца. Там есть слова, звучащие прямо-таки как молитва: «Дорогие Корнилов и Крымов, что не удалось вам, то, бог милостив, может быть, удастся нам…» Но верно также и то, что немалой части обретавшегося в Петрограде офицерства коснулся тлен разложения. Тот же Синегуб рисует картину одного из «офицерских убежищ» в Павловском полку. Офицеры в аксельбантах, дамы в шляпах с огромными полями, цветы, вина, коробки конфет, снующие официанты, безобразные сцены разврата…

Готовность Алексеева во второй раз встать на защиту презираемого им Керенского, да еще с имеющимися силами, весьма сомнительна. Созданная им «алексеевская организация», если и включала в себя те «пять тысяч» офицеров, о которых Алексеев якобы говорил Терещенцо, ставила перед собой иную задачу: переброску офицеров на Дон для организации