Две мелодии сердца. Путеводитель влюблённого пессимиста - Дженнифер Хартманн

прекрасном снежном шаре, я видела, как наши надежды на будущее воплощаются в жизнь. Я чувствовала завораживающую близость, когда Кэл занимался со мной любовью, и почти слышала «Я люблю тебя», которое он так и не произнес. В его прикосновениях чувствовалась нежность, в поцелуях – обещание. Наши потные тела двигались вместе, и я не сомневалась в нашем волшебном будущем.

Но маленький стеклянный шар выскользнул у меня из рук и разбился у ног. Осколки разлетелись в разные стороны. И теперь мне оставалось самостоятельно собрать кусочки и постараться не пораниться о них еще сильнее.

Я резко кивнула, пытаясь сдержать слезы.

– Я понимаю. – Отчасти это было правдой. Я понимала свою роль в случившемся, понимала, почему Кэл чувствовал себя преданным.

Но не до конца понимала, почему мы не могли во всем разобраться.

Полагаю, что когда кто-то причиняет боль другому, он теряет всякое право голоса в процессе восстановления. Он теряет свою долю контроля. И это справедливо.

Это душераздирающе, но справедливо.

Поэтому я дала ему время, в котором он нуждался, и осталась сидеть как вкопанная на краю дивана.

В его глазах промелькнула боль. Глубокая душевная боль. Мне потребовалась вся сила воли, чтобы не вцепиться пальцами в подлокотник и не впиться в него когтями; чтобы не броситься к Кэлу, не упасть ему на грудь и не умолять дать мне шанс все исправить.

Я этого не сделала.

Я отпустила его.

Кэл издал звук, очень похожий на отчаяние, и наклонился, чтобы поднять своего котенка. Стрекоза вскарабкалась к нему на плечо, вытянула передние лапы и бросила в мою сторону еще один уничтожающий взгляд.

После этого они ушли.

С тех пор прошло две с половиной недели, и я ничего больше не слышала от него.

Алисса поджимает свои персиковые губки и торжественно кивает, допивая остатки мерло. Ее длинные серебряные серьги мерцают в приглушенном освещении бара в тот миг, когда она посылает мне сочувственную улыбку.

– Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, правда?

Грусть покидает меня, и я расплываюсь в улыбке.

– Только наполовину так сильно, как я люблю тебя.

– Отвратительная ложь, – дразнит она. – Я серьезно. Я тебя обожаю. Так горжусь тем, кто ты есть, и тем, из чего ты сделана. Ты сильная и храбрая и без усилий излучаешь радость, даже когда тебе больно.

Мы еще немного смеемся, пока не приходит Нэш с вином для Алиссы. Он здоровается со мной – и тут я понимаю, что пора выходить на сцену.

Пришло время снова играть музыку.

Это мое первое живое выступление с декабря, поэтому я нервничаю больше обычного, когда подхожу к сцене и поднимаюсь по знакомым ступенькам. Я расстегиваю чехол, достаю гитару и падаю на табурет, как будто никуда и не уходила. Коралловый оттенок заката за окнами рассеивается, оставляя меня наедине с внутренним мерцанием и пламенем.

Когда я начинаю петь, в баре становится пугающе тихо. Тише, чем обычно. Я оглядываю толпу, наслаждаясь восхищенными взглядами. Разговоры стихают, и все становятся очарованными мелодиями, льющимися из меня. Мой голос немного хрипловатый, поскольку я репетировала всю ночь, но мой тембр не дрожит и слова не путаются.

Я сосредоточенна.

Сдержанна.

Спокойна.

И тут я вижу его.

Темная кожаная куртка, зауженные синие джинсы. Черная бейсболка.

Карие глаза тут же устремляются на меня. Кэл снимает головной убор и проводит пальцами по растрепанным волосам; его взгляд пылает. Он прислоняется спиной к стене возле выхода, чтобы понаблюдать за мной на расстоянии в несколько метров.

Я почти задыхаюсь.

Зрители внимательно следят за мной, когда я начинаю перебирать пальцами не те струны, а в моем голосе слышится хрип из-за першения. Я вынуждена отвести взгляд на свои желтовато-коричневые каблуки, пока мои ноги, одетые в белоснежные джинсы, подгибаются, а сердце сбивается с ритма.

Дыши, Люси.

Я почти слышу, как он произносит эти слова, и, возможно, так оно и есть.

Клянусь, так оно и есть.

Вдыхая успокаивающий воздух, я заставляю себя улыбнуться и сосредоточиться. Чудесным образом я заканчиваю песню – мою собственную акустическую версию I Think We’re Alone Now. Я постукиваю по гитаре, имитируя удары сердца, – и опускаю голову с робкой улыбкой, когда зал взрывается аплодисментами. Закусив губу, я поднимаю взгляд и вижу, что он все еще стоит у выхода, откинувшись назад, и сверлит меня взглядом – таким же, как в тот первый вечер, когда он пришел посмотреть, как я играю.

Затем он хлопает.

Очень медленно и не отрывая взгляда от моего лица.

Я улыбаюсь еще шире.

– Спасибо, – говорю я в микрофон, уже не запинаясь. – Я, э-э-э… – Еще раз прокашлявшись, я моргаю сквозь пот, застилающий глаза. – Несколько месяцев назад у меня возникли проблемы со здоровьем… Вообще-то это была остановка сердца. Рождественским утром я упала в обморок, когда выгуливала своих собак. – Я слышу несколько удивленных возгласов, все взгляды устремлены на меня. – Вот почему я не играла здесь несколько месяцев. Но я очень соскучилась по этому.

Кэл пристально изучает меня, опуская брови и поджимая губы.

– И когда я говорю «скучала», я действительно имею в виду «скучала». Я не могу передать словами, что для меня значит петь для вас каждую неделю.

У меня перед глазами все расплывается, когда я смотрю на толпу. Зал битком набит посетителями. Все места заняты, как и мое сердце.

– В детстве у меня была лучшая подруга, которая жила по соседству. Она была забавной и сильной, дурашливой и милой. Она любила музыку и светлячков, танцевать под дождем и лепить снежных ангелов. Она была блестящей пианисткой, и именно из-за нее я начала заниматься музыкой. – Я переключаю свое внимание на Кэла и задерживаюсь на нем. – Она стала причиной многих событий в моей жизни.

Он не моргает, не вздрагивает, даже не переводит дыхание.

Я оглядываюсь на толпу и улыбаюсь, когда вижу, как Алисса плачет и вытирает щеки.

– Мое сценическое имя Имоджен, потому что Имоджен Купер была ее любимой пианисткой. Это моя дань уважения ей. Дань уважения всему, что она для меня значит, – продолжаю я. – Но мое настоящее имя Люси. И это забавно, потому что моя подруга давала имена всему – всему, что ее окружало. Животным, предметам, даже звездам. Она сказала, что как только у чего-то появляется название, оно обретает смысл. Оно становится чем-то осязаемым и реальным. Воплощается в жизнь, каким бы незначительным оно ни было.

Слезы наворачиваются на глаза, но я сдерживаю их. Чтобы заставить свои руки перестать дрожать, я сжимаю гриф гитары и