Борьба на Юге. Жаркое лето и зима 1918. - Alexandr Dornburg

Приходилось проводить бессонные ночи, решая сложные, ответственные вопросы по перегруппировке и сосредоточению сил, отдавать многочисленные приказы и приказания, вести длинные переговоры по телефону и телеграфу. Организм начинал отказываться работать в подобном режиме. Как сон - так бред, как явь - так хуже любого бреда. Так и до инфаркта недалеко!

Таким образом прошло три недели с небольшим и закончился октябрь. Я пытался жонглировать вверенными войсками в той мере в какой это было в моих силах, в какой-то мере мне это удавалось. В эти суровые дни, я внезапно повстречал еще одного своего старого знакомого по Киеву и Лубнам, казака с крысиной физиономией.

Начальник штаба северного фронта, телеграфно донес мне, что на одном из боевых участков наши сторожевые посты захватили, по-видимому, большевистского шпиона, пытавшегося тайно проникнуть в район нашего расположения.

"Расправа с ним была бы коротка, если бы он не сослался на Вас" -- говорилось в телеграмме, "уверенно заявив, что Вы его хорошо знаете и можете подтвердить его лояльность". Названная при этом фамилия арестованного мне ничего не говорила, ее, мне казалось, я слышал впервые. Принимая это за какой-то нелепый шантаж, я взялся за перо и уже хотел положить резолюцию: -- "вымысел", -- как совершенно неожиданно меня что-то остановило. Инстинктивно подчинившись внутреннему голосу, я изменил первоначальное решение и сделал надпись: "пойманного доставить в Новочеркасск, где разобрать дело и результат доложить мне".

С той поры прошло дней 7--10. Я уже забыл этот случай, как однажды мой адъютант подал мне довольно грязный конверт, адресованный лично мне. Думая, что это очередная анонимная угроза, открываю, читаю и никак не могу понять этого безграмотного послания. Слезные просьбы спасти жизнь, сменялись в нем обещаниями мне всех благ в будущей жизни. Только лишь упоминание станции Лубны и речь о комнате, предоставленной когда-то мне, дали, наконец, ключ к дальнейшему пониманию письма и позволили мне предполагать, что автор его никто иной, как знакомая мне "таинственная личность".

Оказалось, будучи доставлен в Новочеркасск, он сидел в тюрьме и ожидал своей участи. Заинтересовавшись его судьбой, я приказал привести его ко мне, и через час он был в штабе. Узнать его было очень трудно, настолько он изменился, осунулся, похудел, голова была забинтована, лицо в ссадинах и синяках.

Плача, он поведал мне свои мытарства: задержался в Киеве и неоднократно пытался, но все неудачно, проникнуть на Дон в станицу Богаевскую, где живет его старуха мать и младший брат. В последний раз пробираясь тайно в родную землю, прячась от большевиков, наткнулся на наш сторожевой пост. Казаки, приняв его за шпиона, избили до полусмерти и возможно, что и прикончили бы, если бы не подоспел офицер.

Последнему он клялся в своей невиновности и умолял сообщить начальнику штаба войска, который может удостоверить его личность и его непричастность к большевизму. Офицер сначала колебался, но затем доложил своему начальнику и в конце концов эта история докатилась до Новочеркасска. Никаких прямых доказательств, уличавших его в шпионаже, не было, не было найдено никаких компрометирующих документов.

В душе я сознавал, что стоявший передо мной, на половину больной человек, когда-то оказал мне очень большую услугу, и мой долг отплатить ему тем же. Сведения данные им о матери и брате, проверенные срочно, оказались вполне правдоподобными. Удовлетворительный отзыв о нем дал и станичный атаман.

В виду этого, я, приказал дело о нем прекратить, его освободить, отправив домой в станицу в трехмесячный отпуск на лечение, по окончании которого зачислить в один из действующих полков. Что произошло с ним дальше, не знаю, так как больше я этого персонажа никогда не встречал.

Между тем отпущенное мне время утекало, как вода сквозь пальцы. Несмотря на значительный численный перевес красных и их материальное и техническое богатство, несмотря на наличие у противника большого количества железнодорожных линий с выгодными их направлением и на крайнюю бедность таковых в Донской Области -- все неоднократные попытки советских войск проникнуть на Дон, -- были безуспешны. Натиск большевистских полчищ повсюду разбивался о казачью доблесть и искусство вождей. О себе тут я скромно умолчу.

Донцы не только не пустили к себе красных, но сами вышли за пределы своей земли, с целью помочь своим соседям сбросить советское иго. В Воронежской и части Саратовской губерний донские казаки с успехом справились с этим, и лишь на востоке неиссякаемость резервов красных армий не позволила нам закрепится в городе Царицыне. За этот же период окрепла и возросла Постоянная Донская армия. В ее рядах уже насчитывалось свыше 25 тыс. бойцов, и они теперь были готовы вступить в бой.

Все, баста! Стоп. А то я просто свалюсь замертво, как старый конь! Однако меня еще рано отправлять на живодерню. Немедленно остановите самолет, я хочу выйти!

И тут я подал в отставку, что вызвало целый хор насмешек. Господа уже давно посмеивались над тем, что я не увлекался ни спиртными напитками, ни женским обществом. Вот теперь им и карты в руки! Все свободны! Красные силы мы уже преимущественно перемололи, и можно было с определенной уверенностью смотреть в будущее. К тому же, в качестве предлога я воспользовался очередным предательством Деникина, которого так упорно защищал Атаман Краснов.

По ходу дела выяснилось, что напыщенный генерал Деникин, метящий на должность нового Потрясателя Вселенной или же просто крутого перца, мягко говоря, не орел. Не в силах справится даже с разрозненными силами отрядов большевиков Кубани и Ставрополья, Верховный предводитель Добровольцев предпочел договорится с красными об их беспрепятственном уходе из