Слуга Империи - Раймонд Фейст

Горели ароматные свечи, нежная музыка сулила умиротворение, и только оглушительная боль терзала его своей бесконечной жестокостью.

Вдруг из коридора донесся тяжелый топот, заглушивший и звуки свирелей, и размеренный голос поэта.

— Черт побери, вы что, бросили его здесь помирать? — послышался резкий голос с непривычным выговором.

Мидкемиец, определил Кейок. Как всегда, попирает всяческие приличия.

Варвару ответил Люджан, с несвойственной ему проникновенностью:

— Он честно служил Акоме! Мы сделали для него все, что положено.

— Надо бороться за его жизнь! — Голос Кевина сорвался на крик. — Срочно приведите лекаря. От него будет больше проку, чем от всех ваших богов!

— Что за наглость! — возмутился Люджан; сразу за этими словами последовал хлопок пощечины.

— Прекратить немедленно! Не то покараю обоих! — закричала Мара, и гвалт голосов слился в оглушительную волну.

Кейок лежал неподвижно и только молил небо, чтобы эти раздоры прекратились. Ему было слышно, как Мара говорит:

— Ты ошибаешься, Кевин. Разве это милосердно — бороться за жизнь воина, который остался калекой? Наверное, тебе еще не сказали, что лекарь вынужден был отнять ему ногу.

— Ну и что из этого? — бушевал Кевин. — В военном искусстве Кейоку нет равных! По счастью, ваш чертов лекарь отрезал ему ногу, а не голову!

Разговоры умолкли, перегородка отлетела в сторону, и кто-то вихрем ворвался в комнату.

Это был не кто иной, как рыжеволосый варвар. В пламени свечей его волосы полыхали огнем, а по стене металась гигантская тень. Он бесцеремонно растолкал музыкантов и бросил уничтожающий взгляд на стихотворца.

— Пошли вон. Я хочу спросить старика, что он думает о смерти.

Кейок устремил на него негодующий взгляд и с трудом повторил вслед за Люджаном:

— Что за наглость! Будь у меня меч, я бы заколол тебя на месте!

Кевин пожал плечами и присел на край циновки.

— Если бы тебе, старик, было по силам меня заколоть, я бы здесь не сидел.

— Варвар пристально вглядывался в его черты: хотя истерзанная плоть угасала с каждой минутой, лицо оставалось властным. — Да что там говорить, клинка у тебя все равно нет, — с циничной жестокостью продолжал Кевин. — Тебе впору размахивать костылем, а не мечом. Забудь думать про меч; привыкай служить хозяйке без оружия, военачальник Кейок.

Собрав всю силу воли, старик вдохнул побольше воздуха и с достоинством ответил:

— Я до конца исполнил свой долг.

Кевин внутренне содрогнулся и на миг закрыл глаза, чтобы не выдать своих истинных чувств.

— Маре ты еще пригодишься.

Он отвел взгляд и сцепил пальцы так, что они побелели. Оказывается, его наглость была небеспредельна. Стоящий в дверях Люджан отвернулся.

— Да-да, ты ей пригодишься, — повторил Кевин, словно забыв все остальные слова. — У нее нет другого полководца с таким опытом, нет равного тебе знатока военного дела.

Старик не шелохнулся. Кевин наморщил лоб и попытался зайти с другой стороны:

— Даже оставшись без ноги, можно воспитывать себе смену и планировать военные действия.

— Даже оставшись без ноги, можно заметить, что ты слишком много себе позволяешь, варвар, — желчно перебил его Кейок; возмущение словно придало ему сил. — Кто ты такой, чтобы рассуждать о моей службе?

Покраснев до корней волос, Кевин встал и до боли сжал кулаки.

— Сейчас не время затевать перепалку. Я пришел, чтобы заставить тебя призадуматься. — Всем своим видом изображая праведное негодование, рыжеволосый великан отошел от смертного одра. В дверях он обернулся, более всего опасаясь поймать на себе взгляд Кейока. — Ты ведь тоже ее любишь, — укоризненно сказал он. — Если ты уйдешь из жизни, она лишится лучшего командира. Не обессудь, но ты, похоже, выбрал путь, что полегче. Тебя никто не увольнял со службы, старик. Если ты сегодня умрешь, это будет сродни дезертирству.

Пока Кейок собирался с силами для надлежащей отповеди, мидкемийца и след простыл. Огонек свечи показался слепяще-ярким, а боль стала невыносимой. Опять полилась тихая музыка, но мелодичные трели не находили путь к сердцу. Стихи утратили свой блеск и превратились в бессмысленный поток никчемных фраз. Кейок погрузился в сон.

* * *

Мара поджидала в коридоре. Никого из свиты рядом не было, и Кевин, не заметив хрупкую фигурку, чуть не сбил ее с ног. Он вытирал глаза, смахивая непрошеную влагу, и только в последний момент успел остановиться прямо, перед властительницей.

— Ты за это ответишь, — сказала она. Несмотря на ее ровный тон и непринужденную позу, Кевин понял, что Мара пришла в ярость. Теребя пальцами тонкую ткань рукавов, она продолжала:

— Я не прожила на свете столько лет, сколько Кейок командовал нашей армией. Он побывал в таких переделках, о которых страшно даже подумать. Однажды ему пришлось уйти с поля боя и оставить своего господина на верную гибель — надеюсь, даже ты понимаешь, что этот приказ поразил его в самое сердце, — чтобы забрать меня из монастыря Лашимы и тем самым спасти род Акома от уничтожения. Если мы сохранили свой священный натами, то в этом заслуга Кейока. Как ты посмел — ты, раб, варвар! — допустить хотя бы намек на его малодушие?

— Могу ответить, раз ты спросила, — сказал Кевин. — У меня язык без костей, и случается, я забываю его придержать. — Тут он улыбнулся с внезапной искренностью, которая всегда обезоруживала Мару.

Властительница вздохнула:

— У тебя просто зуд — соваться туда, где ты ничего не смыслишь. Если Кейок хочет умереть смертью воина, это его право. Наше дело — скрасить его последние часы.

Улыбка исчезла с лица Кевина.

— Вот с этим-то я и не могу смириться: ваши обычаи ни в грош не ставят человеческую жизнь. Кейок — непревзойденный тактик. Его главное достоинство

— светлая голова, а не рука, заносящая меч. Вы же уходите в сторону, присылая к нему стихоплетов и музыкантов! Как можно равнодушно ждать, пока он унесет с собой в могилу секреты военного дела, которые позарез нужны вашей армии…

— Что ты предлагаешь? — не дав ему договорить, процедила Мара сквозь побелевшие губы.

От ее колючего взгляда Кевину сделалось не по себе, однако он продолжил:

— Было бы разумно назначить Кейока советником. Если подходящей должности сейчас нет, что стоит ее создать? И уж конечно, надо без промедления созвать лучших лекарей. Он тяжело ранен в живот, но человеческая природа везде одинакова — и у вас, и у нас: люди до последней минуты хотят быть полезными.

— Подумать только, о каких материях рассуждает мой камердинер! — ядовито заметила Мара.