Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли

Тут в дверях появился сам отец Кевин и на ходу вступил в разговор. Я подозревала, что он лишь ждал удобного момента.

– В религиозной жизни у нас есть замечательное понятие – «интерпретированное разрешение»: сначала сделать, а уж потом доложить начальству, – сказал он.

– Полезная вещь, – согласилась я.

– Страницы ирландских манускриптов вроде вашей из книги Келли разбросаны по всему миру, – продолжал отец Кевин. – О месте нахождения большинства из них мы никогда не узнаем, не говоря уже о том, чтобы вернуть их обратно. А если что-то и всплывет, британцы тут же предъявят на это свои права от имени Соединенного королевства Британии и Ирландии. Так что вы на это скажете, Нора?

– Я скажу – да. Вы получаете на это мое официальное разрешение от имени… ну… всех Келли.

Питер встал. Я тоже. Отец Кевин пожал мне руку, потом это же сделал и Питер. Он действительно на пару секунд задержал мою ладонь в своей или мне опять показалось? Мы улыбнулись. Как товарищи. Конспираторы.

– А теперь вот еще что, Нора, – нарушил молчание отец Кевин. – Вы ведь никому не скажете об этом фрагменте из книги Келли?

– Не скажу.

– Хорошо. Ни единой живой душе, – добавил он.

– А что такое? Вокруг нас что, английские шпионы? – пошутила я.

Но они не смеялись. Отец Кевин понизил голос.

– Это не шутки, Нора, – сказал он. – За нами следят. Британцы знают, что Париж столетиями служил убежищем для ирландских патриотов. Правительство просто возьмет и конфискует эту страницу, а если они вдруг узнают, что мы планировали, тогда…

– Но вы ведь все равно в безопасности здесь, в Париже.

Отец Кевин покачал головой.

– В прошлом году французская полиция арестовала одного молодого ирландского студента. Его обвинили в шпионаже в пользу Германии за то, что он то и дело выезжал в Берлин для изучения там кельтских языков под руководством местного профессора. Ко времени, когда его депортировали, мы знали, что в Дублине его уже ждали в Особой службе, – сказал отец Кевин.

– Господи, бедный парнишка. И что же с ним стало?

– Нам удалось усадить его на корабль до Америки. Конечно, сейчас он числится в изгнании и никогда не сможет вернуться в Ирландию.

– Да, но если он станет гражданином Соединенных Штатов, то сможет ездить туда сколько угодно, – возразила я.

– Британцы не признают натурализованное американское гражданство. Если человек родился в Ирландии, он считается их подданным навеки, – пояснил Питер.

– Но это же несправедливо! – возмутилась я.

– Как и очень много другое, Нора, – вздохнул отец Кевин.

Признаться, по дороге домой я действительно несколько раз оглянулась и даже специально перешла улицу, чтобы не проходить мимо дворца правосудия. И все же где-то в глубине сознания я слышала голос сестры Вероники: «Вы все преувеличиваете, Нора Келли, лишь бы подчеркнуть свою значимость». Замечание это было сделано после того, как я объяснила ей причину своего опоздания: мол, наша конка столкнулась на Арчер-стрит с фургоном доставщика продуктов.

У нас в Чикаго, возможно, и нет парижского величия, но, по крайней мере, в полиции там работают ирландцы.

Наступил канун Рождества.

24 декабря, 1912

Когда я шла на всенощную мессу в Ирландский колледж, падал снег. Конгрегация там собралась небольшая. Я осмотрела скамьи, ища посторонних. Лучшего места для вражеского агента было не найти. Но все лица были мне знакомы.

Несколько французских семей считали часовню колледжа своей приходской церковью, и после мессы они отправились на свой большой рождественский ужин. У них это называлось réveillon. Признаться, меня восхищала привычка французов затевать такие богатые застолья в час ночи. Наши священники были слишком уж ирландцами для таких свершений. Поэтому вместе с отцом Кевином и Питером я ела черный хлеб с толстым слоем масла и потягивала подогретый виски в гостиной. Остальные священники отправились в трапезную.

Я начала было расспрашивать о страничке Келли, но отец Кевин прижал палец к губам, а Питер сказал:

– Я провожу вас домой, Нора. По дороге мы сможем поговорить.

Мы с Питером остановились во внутреннем дворе и смотрели, как на замерзший сад падают хлопья снега.

– Он тут не залежится, – сказала я. – Никогда здесь не будет таких заносов, как в Чикаго. В Париже слишком умеренный климат.

– Как и в Ирландии, – согласился Питер.

Мы двинулись по пустынным и заснеженным улицам Парижа. Когда пересекали Сену, с неба уже лишь изредка срывались одинокие снежинки. В воде покачивалось отражение вышедшей из-за туч луны. На мосту мы задержались. Я вынула руки из своей муфты и облокотилась о каменный парапет.

Питер смотрел вниз.

Как бы мне хотелось, чтобы он накрыл мои ладони своими…

Но он лишь сказал:

– Будьте осторожны, Нора. Приморозить руки легко, зато трудно потом избавиться от покраснения.

– Это же касается и очень многих других вещей, – сказала я. – Кстати, Питер, я тут думала насчет этих британских шпионов…

Но он приложил палец к моим губам… и сразу же убрал его.

– О, да перестаньте, – возразила я. – Кругом никого!

– Просто очень красивая ночь. И мне хотелось бы забыть обо всем остальном, – пояснил он.

Что ж. Звучало многообещающе.

Лунный свет падал на снежные заносы на Рю де Риволи.

– «Свет луны на груди свежевыпавшего снега придает полуденный блеск всем предметам под ним», – продекламировала я.

Питер остановился.

– Это стихи, Питер, – объяснила я. – О визите одного мудрого старика в ночь перед Рождеством.

– А кто автор?

– Один человек по имени Мур, – ответила я.

– Ирландец, – улыбнулся он. – Нужно будет посмотреть.

Подождем, пока он дойдет до рождественских северных оленей. Как их там звали? Ах, ну да.

– Посмотрите заодно про Дондера и Блитцена, – добавила я.

– Звучит, словно имена каких-то немецких ученых, – заметил он.

– Ну, это не совсем так, – улыбнулась я. – Хотя, думаю, пришли они с далекого севера.

Я остановилась и с выражением начала:

– «Это было в ночь перед Рождеством…»

Я была очень серьезна и старалась изо всех сил, вдумываясь в каждое слово и правильно перечисляя всех оленей по именам. Напоследок театрально взмахнула рукой.

– «И когда он уже скрывается из виду, я слышу его прощальный крик: “Всем счастливого Рождества. И всем доброй ночи“».

Питер Кили, казалось, был совершенно ошарашен. Через миг он захохотал. Сложился пополам, а из его глаз потекли слезы. Затем он обнял меня. Обхватил руками, словно я была его давним другом, вернувшимся из долгого путешествия.