Лунный лик Фортуны - Элис Клер

Жосс, опасаясь, что кто-нибудь из них может обернуться, быстро подался назад.

– И из этой записки вы узнали, что она придет, – проговорила Элевайз.

– Да. В своем письме я написал, что год заканчивается, настало время осуществить наш замысел и объявить, что она покидает монастырь. Я надеялся, что она назначит точную дату, чтобы я мог ждать ее за воротами аббатства. Мы могли бы сразу же найти священника и попросить его поженить нас. Тайная встреча здесь, глубокой ночью… – это было совсем не то, чего я ожидал. Я не хотел, чтобы встреча была такой секретной. Будто мы стыдимся чего-то.

– Итак, вы ждали, и наконец она пришла? – спросила аббатиса.

– Да. – В его глухом голосе зазвучало волнение, и Оливар поспешно продолжил:

– О, я не могу вам передать, как чудесно было видеть ее снова! Я обвил ее руками, прижал к себе, пытался поцеловать.

Наступило короткое молчание.

– Пытались?

Жосс подумал, что именно это спросил бы и он сам.

– Она не разрешила мне. Ну, по крайней мере, в губы. – Оливар отрывисто рассмеялся. – Гуннора сказала, что она все еще монахиня, что я должен выказать должное уважение и только лишь по-братски поцеловать ее в щеку. Это было смешно, потому что она не слишком походила на монахиню – на ней, правда, было головное покрывало, но оно было плохо укреплено, а вимпл, вместо того чтобы закрывать горло, был заткнут за ворот рясы. Я сделал вид, что нахожу это забавным, то, что она не целует меня, но на самом деле я так не думал. То есть, не то чтобы мы были – ну, вы понимаете – близки ранее, но мы обменивались поцелуями. Очень страстными, трепетными поцелуями.

Жоссу, который знал теперь о Гунноре гораздо больше, было трудно в это поверить. Страсть в женщине, подобной этой? Возможно, она хорошо умела притворяться.

– В любом случае, это было неважно, – говорил Оливар. – Потому что очень скоро мы стали бы мужем и женой и могли бы и целоваться, и заниматься всю ночь любовью, если бы пожелали. Поэтому… – Его голос прервали всхлипывания. Быстро взяв себя в руки, он заговорил снова: – Поэтому я спросил: «Как скоро это случится? Когда ты уйдешь из монастыря?» И тогда она сказала мне… Сказала, что передумала насчет замужества… Сказала, что вообще не настроена быть чьей-то женой…

Элевайз прошептала несколько слов, но Жосс не смог их разобрать.

– Да, я знаю. – Теперь Оливар рыдал. – Я не мог поверить, вы правы. Я сказал: «Возлюбленная, это я, Оливар! Ты не должна становиться женой Брайса. Он женился на твоей сестре, помнишь?» Я не сказал ей, что произошло с Диллиан, я знаю, это было нехорошо, но я не осмелился. Гуннора могла рассудить, что это еще одна причина остаться здесь – в конце концов, она могла подумать, что они опять будут заставлять ее выйти замуж за Брайса, раз он стал вдовцом. «Это мы должны пожениться, – сказал я, – ты и я, как мы и задумали!» И… – Голос его опять прервался. – Она стояла вон там, на верхней ступеньке. – Оливар махнул рукой, показывая назад. – Она заявила, что решила остаться в аббатстве подольше. Или же, если это не удастся, она уйдет отсюда и заставит отца восстановить ее в правах, а потом поселится в Уинноулендз в одиночестве. Потом она повернулась ко мне спиной и сделала изящный маленький реверанс перед статуей Девы.

Оливар остановился, собираясь с духом, чтобы закончить свой мрачный рассказ.

– Я стоял позади Гунноры и пытался повернуть ее лицом ко мне. Не знаю почему, но я подумал, что если бы я смог заставить ее поцеловать меня – не настойчиво, поймите, я не хотел принуждать ее, – тогда она хоть чуточку возбудится и вспомнит, как чудесно все было для нас раньше, когда мы обнимались.

Наивный бедняга, подумал Жосс. Какая призрачная надежда!

– И вот… И вот… Я дотронулся до ее плеча и сказал: «Гуннора, единственная любовь моя, ты не хочешь обнять меня? Умоляю!» Она вырвалась из моих рук и ответила: «Нет, Оливар, не хочу. Я собираюсь помолиться». Потом, – его рыдания стали громче, каждый стон словно разрывал его на части, – потом она начала спускаться по ступенькам, почти танцуя, словно хотела сказать: «Видишь, как я счастлива? Видишь, как мне нравится быть монахиней, молиться перед Святой Матерью?»

Казалось невероятным, чтобы он смог продолжать.

Но ему не пришлось. Рассказ продолжил тихий голос Элевайз.

– Она танцевала на этих скользких ступеньках и оступилась, правда? – Жосс увидел, как молодой человек кивнул. – Это так просто, – сказала Элевайз. – Испарения от источника. Влага оседает на камнях и делает их опасными, как лед.

Наступило долгое молчание. Жосс начал думать, закончит ли кто-нибудь из них эту историю – хотя была ли в этом нужда, если они оба, казалось, прекрасно знали, что случилось дальше? – но тут Элевайз снова заговорила.

– Вы пытались удержать ее, не так ли? – Еще один кивок. – Я знала. Мы видели маленькие синяки на ее руках. Мы подумали сначала, что кто-то держал ее, пока другой человек…, впрочем, неважно. Кто-то действительно удерживал ее, но эти следы остались от ваших рук, пытавшихся уберечь ее от падения.

– Да. – В его односложном ответе было столько надломленности и боли, что Жосс готов был заплакать. – Но это не помогло. Она уже споткнулась, и я не смог удержать ее. Она выскользнула из моих объятий, пролетела по воздуху а затем… затем…

– Ударилась о статую, – закончила Элевайз за него. – По ужасной, роковой случайности край основания пришелся на ее горло. Ведь так?

– Да. – Оливар тер глаза, как наказанный ребенок, плачущий от несправедливости. – Я прыгнул вниз, посмотреть, не ранена ли она. Не знаю, чего я ожидал. Она лежала совершенно неподвижно. Я подумал, что она ударилась головой и потеряла сознание. Затем я перевернул ее и увидел…

Элевайз обвила Оливара рукой, и он оперся на нее. Его большое тело сотрясалось от рыданий.

– Там было так много крови! – всхлипывал Оливар. – Она была повсюду – на этом ужасном основании статуи, на полу под ней. Кровь намочила черное платье Гунноры, и я не знал, что делать. Помню, я подумал, что не должен оставлять ее здесь, нельзя, чтобы кровь ее жизни стекала в воду святого источника, поэтому я поднял Гуннору и понес наверх. Кажется, я хотел отнести ее к сестрам, но не уверен… Все было так смутно, и еще это лезвие, убившее ее… Гуннора становилась все тяжелее. Я почувствовал страшную слабость и положил тело на тропинке, но там было грязно. Я подумал, что будет очень плохо, если в рану на ее бедной шейке попадет грязь. Поэтому я понес Гуннору по менее протоптанной тропинке, там было чище, а по краям была влажная трава, вот в траву я и положил ее. Я принес для нее крест ее сестры, это был подарок к нашему обручению – я знал, что у Гунноры больше нет креста, она собиралась отдать его аббатству. Не думаю, что Диллиан возражала бы – насколько я знаю, она в любом случае оставила бы его Гунноре. Я знал, где она хранила свой крест, в той старой шкатулке, я поднялся в ее комнату и взял его. Прошло совсем немного времени после ее смерти – все были в ужасном состоянии, и, как я и надеялся, никто не заметил, что я сделал. В ту ночь я принес его с собой. Когда я пришел, чтобы встретиться с Гуннорой.