Слово говорящего - Олег Котенко

Плохо, ой как плохо…

Я провалился в какую-то яму, наполненную влажным зловонным туманом, упал на самое дно, в липкую грязь. Потом я брел сквозь туман и дым. Вокруг мелькали то ли тени, то ли люди, то ли звери — не поймешь. Я задыхался, легкие мои изнывали от недостатка воздуха, туман вкатывался в грудь тяжелой волной и выжигал из меня жизнь…

В какой-то момент я понял, что фигуры — это действительно люди, и они настоящие. Они ходят по комнате, трогают меня зачем-то. В комнате светло — горит свет, и бархатный голосок что-то шепчет из-под потолка.

Следующий момент озарения — белые стены, белый потолок, сверкающий металл и стекло. Мне лучше, но я чувствую себя опустошенным, будто остывшая грелка, из которой вылили воду.

Я открыл глаза и огляделся, но сознание не пожелало долго задерживаться в моем измученном теле.

— …конечно, на самом деле такого никогда не было. У нас много врагов, вы-то должны это понимать!

Я не спешил открывать глаза, пытаясь узнать голос.

— А еще больше завистников, — продолжил рассказчик. — Около сорока процентов студентов не завершают курса обучения.

Голос умолк, и, по-моему, они уставились на меня. Стало неуютно.

Возле кровати на старых деревянных стульях сидели двое: директор Стумпф и еще один, «викинг» в дорогом костюме и галстуке. И слишком знакомое выражение лица — этот скользящий взгляд, вечная полуулыбочка на губах…

Стумпф оттопырил нижнюю губу.

— Доброе утро, господин Трувор, — сказал он. — Как вы себя чувствуете?

— Спасибо. — Я приподнялся и лег повыше на подушку. «Викинг» продолжал елозить — другого слова подобрать не могу — взглядом по моему лицу. — Сносно. Что со мной… было?

— Ну, это уж лучше вам знать, господин Трувор, — подал голос северный варвар. — Вот, — он тряхнул бумажкой, которую держал в руках. — Врачебное заключение о передозировке… э-э… — «викинг» заглянул в бумажку. — Тридцатипятипроцентным водным раствором этанола.

— Стыдно, господин Трувор! — протянул Стумпф.

— Нет, отчего же. — «Викинг» спрятал справку в карман. — Разве человеку не позволено распоряжаться своим свободным временем по собственному усмотрению?

И посмотрел на директора. Тот осунулся, выпрямился и закивал, пряча глаза.

Я почувствовал, как тошнота снова подкатывает к горлу. Палата — а комната, в которой я находился, была именно больничной палатой на два места — изогнулась, стены пошли крупными волнами. Я бессильно откинулся на подушку. «Викинг» говорил еще что-то, но его голос был где-то далеко, звучал глухо, как в трубе.

Что-то холодное и острое коснулось моей руки, и холод очень быстро растекся по всему телу. Дурнота отступила.

— …можете выйти на работу. Вы меня слышите, господин Трувор?

Я кивнул, и мои мучители исчезли из палаты.

Пришел сон.

Во сне они вернулись. Сорвали с меня одеяло. В руках у них были жуткие на вид инструменты, острые ножи и пилы. Они совсем не походили на людей, скорее, на каких-то созданий из потустороннего мира.

С меня сдирали кожу, но вместо боли я ощущал только нудный зуд во всем теле. Потом вдруг все исчезло, рухнула тьма, прорезаемая редкими вспышками молний и метеоров…

Меня отпустили домой через три дня, когда доктора посчитали меня достаточно здоровым. Даже отвезли на машине.

Дома было пыльно и пусто. В раковине на кухне громоздилась гора грязной посуды. За ту неделю, что меня не было, жир и остатки какого-то борща успели почернеть и присохнуть к тарелкам подобно запекшейся крови. Все это кишело тараканами.

Я устроил грандиознейшую уборку в своей жизни. Я тер, мыл, сдирал грязь с пола, стен так, будто они были моей кожей. Так, будто я сам избавлялся от грозящей лишаями и гнойными язвами заразы и спешил, потому что знал: еще чуть-чуть — и уже одной водой не поможешь.

Только вечером упал в кресло, чувствуя, как гудят ноги и руки.

Теперь здесь, кажется, можно жить. Я чувствовал себя уставшим — не столько физически, сколько вообще — состояние, в котором не хочется ровным счетом ничего, кроме как упасть где-нибудь и чтобы ничего не было…

Выпить бы.

Черт, а ведь это действительно выход! Три-четыре глотка — и мир снова станет цветным. Разве что потом… Но это ведь с непривычки. Если пить понемногу, то я должен скоро привыкнуть, и тогда вообще никто не узнает. У них нет права вмешиваться…

Новая волна пустоты захлестнула меня. У них как раз есть. У них все есть.

Я включил телевизор и попал на новостной сюжет об Индии. Белые и цветастые одежды, темная кожа людей, и, кажется, зной просачивается даже сквозь экран. Описание чужой, совершенно непонятной жизни показалось мне скучным, тем более что явно было стерилизовано и переработано цензорами.

Единственное, что поразило, — дикое количество храмов. Животных! Вот дураки. У вас есть храмы кошек и коров, но нет ни одного храма человека. Почему же, приравнивая абсолютно всех коров к божественным существам, вы не делаете того же с человеком?..

Я уснул под воркование телевизора, и мне снились огромные коровы с добрыми глазами и мягкими пошлепывающими губами.

Мне вдруг пришло в голову, что с начала времен я просто лежу на берегу Урала и вижу сменяющие друг друга сны, опять и опять просыпаясь здесь же. Но если это действительно так, подумал я, то на что я тратил свою жизнь?

Виктор Пелевин. «Чапаев и Пустота»

Утро было замечательное, ничуть не хуже любого июньского или июльского утра, которые я так люблю. Плавали в воздухе тополиные пушинки, которые не успел еще растворить в себе ветер, солнце медленно взбиралось на небосвод и обещало погожий день.

Вообще я заметил, что в последнее время я живу по какому-то странному циклу, считаю часы от завтрака до обеда, от обеда до ужина, до телевизора, книги и кровати. Я просыпаюсь в положенные семь часов, выхожу на балкон и курю, потом пью чай и опять курю, и все это повторяется и повторяется с некоторыми незначительными вариациями до тех пор, пока вечером снова не уснешь. Сон превратился в некое подобие культа — бодрствуя, боялся не уснуть, во сне боялся не проснуться.

Поэтому, когда из Дома сочинителей пришло распоряжение о выходе на работу, я обрадовался, что смогу, наконец, устать, и посидеть в кресле перед телевизором будет приятно, а не противно.

И потом — интересно было. Переживать, бояться кого-то я давно перестал, насрать мне на этих дистиллированных генералов. Один интерес и остался. Жаль только студентиков моих, уже бывших, зачистку в СССРе, наверное, после меня устроили знатную…

На самом деле, размышлял я, шагая по утренним улицам, не так страшны генералы — не видят они ничего из-за сияния звезд на погонах. Страшно то, что в этом сиянии беспрестанно крутятся серенькие мышастые неприметные личности с маленькими глазками и скользящими взглядами.