Слово говорящего - Олег Котенко

Мы вынырнули из душного троллейбусного нутра под сень каштанов. Несколько минут я стоял, прислонившись к древесному стволу, и тер носовым платком лоб. Воздух в легких был горяч, сух и никак не хотел выходить, я сплевывал его на тротуар, разевал рот, как рыба на берегу, и постепенно оживал.

Гаврила все это время стоял рядом и смотрел на меня из-под кустистых своих бровей. И не поймешь, с сожалением ли или наоборот, с неодобрением.

— Слаб народ, — наконец, выговорил он и, повернувшись ко мне спиной, зашагал к подъезду. Я поплелся следом.

И почему родители мои выбрали такой странный стандарт, непопулярный во все времена, — «интеллигент»? Почему не банального «атлета»? Тогда давка и духота были бы для моего организма чем-то вроде развлечения, необходимой встряски. Хиловатая, склонная к полноте, алкоголизму и депрессии матрица протестовала против такого издевательства над собой, упиралась всеми руками и ногами…

У подъезда сидели на корточках трое длинноволосых «волков». Они замолчали при нашем приближении и проводили долгими недружелюбными взглядами. На секунду мне стало холодно.

Гаврила отпер дверь здоровенным ключом, какие делают для гаражных замков, и вошел первым.

Квартира его состояла из двух комнат и санблока. Кухни предусмотрено не было, так что плита и небольшой обеденный стол стояли в гостиной или «зале», как я привык называть эту комнату. Я уселся на продавленное кресло и огляделся.

Обстановка достаточно нехарактерная для современного сочинителя. Хотя, сочинителем, по большому счету, Гаврила никогда не был, а своим призванием он считал живопись. Однако всю стену в гостиной занимал книжный шкаф, заполненный до отказа. Полки, казалось, стонали, прогибаясь под тяжестью томов в строгих темных обложках, и если бы не соседние, нижние, полки, то уже, наверное, проломились бы.

Гаврила принес чайник, две чашки и пачку чая, поставил чайник на плиту.

— Ну, рассказывай. — Он упал на диван, не разуваясь, и заорал: «Прошка, сапоги мне сыми и телевизор включи, подлец железный!».[4]Откуда-то из-за дивана выползли два блестящих металлом щупальца, стащили с Гаврилиных ног ботинки и аккуратно поставили на пол. Тут же зажегся экран телевизора, а щупальца убрались прочь.

И я стал рассказывать. И о лекции, и о разговоре в кабинете директора. Сдержанно и кратко — я делился информацией, выказывать свои эмоции мне не позволено. Неспящее Око бдит, Неспящее Ухо слушает и записывает где-то там все, что произносится, пусть даже шепотом. Гаврила слушал и кивал.

— Вот такие дела, — закончил я и откинулся на спинку дивана.

— Ну, с преподавательской работой ты уже можешь распрощаться, — сказал Гаврила.

Вот спасибо, успокоил… Блин, сам знаю, хоть бы не добавлял уже, з-зараза…

— Однако же из СССРа тебя пока никто не исключает? Нет. Вот и ладненько. Вот и хорошо. Пойдем сегодня, там банкетик небольшой намечается — у Ворошилова новая книга вышла, обмоем в узком кругу… Не серчай, боярин! — пророкотал живописец, вспомнив, видимо, о своей роли.

— Конечно… Тебя самого-то…

— Много раз.

Гаврила вдруг стал серьезным, по-настоящему серьезным.

— Знаешь, у меня есть идея фикс — нарисовать Триумфальную арку. Осенью. Представь — низкое мрачное небо, дождь, опадающая желтая листва…

— А что такое Триумфальная арка?

— Не знаю. Да какая разница! Ты представь — две колонны наполовину из хрусталя, наполовину из камня и громадная арка на них, и дождь…

— И что же?

— Центр сказал: «Нельзя».

Вот так… Сколько раз уже на наши головы обрушивалось это страшное слово? Не сосчитать! Сколько рукописей было сожжено в печках и просто так — в кострах. Сколько квартир было обыскано, сколько обысков сделано, сколько подписок дано…

Это все напоминает мне бред. Бывает такое сырой зимой, когда подхватишь грипп, свалишься — и когда температура падает до тридцати восьми, ты ощущаешь такое блаженство, будто заново родился. В остальное же время лежишь, смотришь в потолок, который опускается все ниже и ниже, а на нем — презабавнейшие картины, все больше в духе Дали или Пикассо какого-нибудь… Кто это хоть такие? Я от Гаврилы слышал, он всегда эти имена называет, когда хочет кого-нибудь оскорбить. Хотя, может, это и не имена вовсе, а так — прозвища или псевдонимы… Так вот, глядя на происходящее, я думаю, что вокруг меня нет реальности, а на самом деле лежу я с высоченной температурой, смотрю в потолок, который скоро придавит мне нос, и тогда я задохнусь и умру…

— Гаврила, — сказал я. — В Триумфальной арке не две колонны. И она вся из камня, полностью.

— Откуда знаешь, боярин? — нахмурился художник. — Никак сам видел?

— Знаю… Не видел, но знаю.

«They were ghastly little things with bulging eyes and dusky-orange skin. He struggled, but it was useless. Small as they were, each of them had four arms, and Kress had only two».[5]

Джордж Мартин. «Песчаные короли»

Домой я пришел совершенно разбитым. Чаем Гаврила, конечно, не ограничился, но и на нормальный продукт у него тоже средств не хватало, так что…

Я вспоминал, как брел по окутанным серовато-сизым туманом улицам, натыкался на прохожих и только чудом не попался в лапы патрульным. Меня волокло сквозь людскую толпу, будто пробку в реке. Кажется, сейчас меня тошнит, но я не очень хорошо соображаю… и не понимаю собственных ощущений… наверное, надо прилечь.

— Вы в порядке, господин Трувор? — осведомился сладкий голосок моего электронного надзирателя.

— В полном. У меня бы…ыл тяжелый день…

— Все-таки мне кажется, что лучше будет вызвать врача. Мне не нравится цвет вашего лица, господин Трувор.

«Да ты на свою рожу посмотри!» — захотелось заорать мне, но вместо этого я замахал руками:

— Нет-нет, не надо врача. Ты же знаешь, я боюсь уколов!

— По-моему, промывание желудка вам поможет.

— Какой еще желудок? Ты понимаешь, что я просто устал? Я чертовски устал сегодня, вот и все. Я лягу и усну, а утром буду как новенький…

Глаза слипались, и меня неудержимо тянуло лечь. Я стал стягивать с себя одежду.

— Вы уверены, что помощь врача…

— Да! — гаркнул я. — Выключи свет!

Свет погас, в квартире стало тихо и темно. Я лег в постель. Мне было жарко и до невозможности дурно. Непривычный к алкоголю «интеллигентский» организм бунтовал против такой атаки на него — сначала убийственная поездка в троллейбусе через весь город, потом еще и паленая купеческая водка… Я закрыл глаза и попытался уснуть, но мир вдруг пришел в движение, завертелся вокруг оси, которая, кажется, торчала у меня в переносице.