Очарованный дембель. У реки Смородины - Сергей Панарин

«Блин, а что делать, если снова придет какой-нибудь каменный оболтус? – беспокоился дембель. – Левая у меня послабее…»

Конечно, после случая со львом охрану внутри дворца утроили, на входе вовсе нагородили мощных баррикад, только Егор не верил в боеспособность ребят в красных кафтанах. Секирой каменного гостя не зарубишь.

Однако этой ночью никто не явился к дверям наследницы княжеского престола. К дичайшему изумлению ефрейтора, тревога поднялась внутри покоев!

На исходе ночи раздался крик Почечуя:

– Покража! Покража! Василисушки нетути!

Егор вломился в почивальню, когда девки-служанки только открыли рты, чтобы подхватить дядькин ор.

В углу догорала длинная лучина, исполняющая роль ночника. Взволнованный Почечуй стоял у пустой постели, служанки, несколько мгновений назад спавшие на полу, сидели и тупо таращились в сторону Василисиной кровати.

– Молчать! – гаркнул ефрейтор. – Спокуха, девки.

Все заткнулись, даже слепец.

Метнувшись в соседнюю комнатку, Егор убедился, что она пуста. Его лоб мгновенно покрыла холодная испарина: «Кажись, попал».

Он медленно вышел к Почечую и девкам:

– Мимо меня она не проходила. Значит, окно.

Служанки стали подскуливать в два голоса.

И тут оно само собой распахнулось, и появилась растрепанная голова Василисы.

– Да тут я, чего переполошились? – громко прошептала девушка и влезла в спальню.

Дядька протянул руки на звук голоса воспитанницы:

– Доченька моя, где ты была? – Почечуй внезапно напрягся, услышав шорох за окном. – И с кем?

В комнату рывком впрыгнул Иван. Отряхнулся, сказал:

– Да со мной она была. Не вопите только. Всю стражу перебудите.

Слепец аж затрясся в негодовании.

– Ты была с этим юношей? Отвечай своему старому пестуну. Ты с ним была?

Последнее слово дядька выделил столь заметно, что всем стало ясно, в каком смысле оно употреблено. А наглый Старшой слегка усмехнулся: ему показалась потешной фраза «старый пестун».

Почечуй повторил вопрос:

– Отвечай, негодница! Была?

– Не серчай. Была. – Княжна покраснела и спрятала глаза за распущенными волосами.

Плечи слепца опали, из глаз полились горючие слезы:

– Бесстыдница! Сколько лет тебя воскормлял, блюл, неразумную, ан упустил… Горе мне! Блудена ты распутная! Змея подколодная. Деточка ты моя… Все зря, все зря!

– Дядюшка, прости! – Василиса заревела вместе с ним. – Не виноватая я!

Дядька-пестун замер, лицо его исказил гнев.

– Почто девку обидел? – грозно спросил Почечуй, безошибочно подступив к Ивану.

– Ни хрена себе, обидел! – сказал Иван. – Она потом еще два раза сама на меня запрыгивала.

– Правда, Василиска? – обратился к княжне воспитатель.

Девушка потупилась:

– Так ведь бог троицу любит, дядюшка…

– Горюшко мне, горемычному! – снова раскис старый воспитатель. – Не виноватая она…

Почечуй бормотал, обзывая княжну и тут же роняя слова неподдельной отцовской любви к ней. Василиса обняла дядьку, и они, плача, сели на постель. Девки-служанки ревели за компанию.

Близнецы переглянулись и вышли за дверь.

– Психдиспансер, палата номер шесть, – прокомментировал Старшой, подмигивая брату. – Но Василиса старика уболтает.

– Ну, ты времени даром не теряешь, – с оттенком зависти протянул Егор.

– Ладно, не дуйся. Будет и на твоей улице праздник. Потом кой-чего расскажу, а сейчас пойду, хоть пару часов сна перехвачу.

Воронежский донжуан отправился на боковую, а Емельянов-младший продолжил несение нелегкой вахты. В почивальне продолжались всхлипы, причитания и обвинения. Потом служанок сморило, затихли и воспитатель с девушкой. Но они не спали. Безутешный Почечуй никак не унимался, будто потеря невинности хуже смерти.

– Не плачь, дядька. Прости дуреху молодую, – шептала, всхлипывая, Василиса. – Мне жар-птица сказала: все будет хорошо.

– Кто?! – Слепец застыл, не веря своим ушам.

– Жар-птица, – повторила девушка. – Это большая тайна, поэтому никому не передавай, ладно?..

Вот чего. У вашей малютки потерялся дар речи через сильный испуг… Нуте, я ее сейчас обратно испугаю. Может, она, сволочь такая, снова у меня заговорит. Человеческий организм достоин всякого удивления.

М. М. Зощенко

Карета была крутая, с подобием рессор, поэтому сперва Ивана всего лишь укачало, зато не растрясло. Тормошить и кидать начало после того, как экипаж покинул пределы Легендограда.

Федорин бодрился, посмеиваясь над зеленолицым Старшим. Радогаст даже слегка перекусил. То ли привычка к каретам выработалась, то ли вестибулярный аппарат был хорошим. А уж когда сыскарь безмятежно задремал, парень люто ему позавидовал.

Садистская гонка продолжалась часа три, затем экипаж постепенно остановился, и Емельянов-старший поспешил выползти на свет божий. Ватные ноги еле ворочались, голова шла кругом, но свежий лесной воздух стремительно приводил дембеля в норму.

Вокруг качались высоченные сосны, по небу невероятно быстро бежали низкие облака.

Из кареты выскочил сияющий Федорин:

– Отлично доехали. Дальше, Ваня, пешком. – Он зашагал в лес, обернулся, крикнул вознице: – Жди тут!

Старшой поплелся за начальником. Шли молча, сыскарь отрывался все дальше от Ивана. Потом оглянулся, поторопил:

– Шевели поршнями!

Дембель недоумевал: «Откуда тут движки внутреннего сгорания?!» Он не знал, что поршнями в старину называли кожаную обувь на завязках. Очевидно, армейские ботинки напомнили Радогасту именно поршни.

Тем временем Старшой справился с общей слабостью и затопал веселей. Нагнав Федорина, Иван спросил:

– Как ты только дорогу находишь?

– Бывал тут. Яга не раз под подозрения попадала. У нас в городе с ворожеями строго, магия под суровым запретом. Это волхвы постарались. Продавили в ценате решение… Так что, кроме колдовского сыска, никому ворожить нельзя. Разве что в особо оговоренных рамках.

– А баба Яга против, – сказал Иван.

Радогаст отмахнулся:

– Нарушила пару раз закон, вынужден был произвести следственные и даже в каком-то смысле карательные действия.

– Подожди! Ты же не колдун.

– И?

– А она – ведьма, так?