Одиссея Гомера - Гвен Купер

— Наши животные намного сильнее, чем мы думаем. Он переживет, для него это сущий пустяк.

Люди вокруг меня согласно кивали, а я молилась, чтобы мои слова были правдой.

Так проходил час за часом в этом чистилище владельцев домашних животных; иногда активисты ASPCA объявляли, в какой квартал собирается следующая группа, и несколько человек из ожидающих с водительскими правами наготове устремлялись к выходу. Время от времени люди из ASPCA грозно напоминали, что «любой, кто окажется в здании, а выйдет оттуда без своего питомца, будет задержан полицией». Видимо, кое-кто из сидевших в комнате только притворялся, что у него есть нуждающееся в срочном спасении животное, чтобы ASPCA провела его домой за ноутбуком или документами. «Это не шутка. Нас сопровождают офицеры полиции, и каждый, кто выйдет из здания без своего питомца, будет сразу же препровожден в полицейский участок».

После двухчасового ожидания я едва находила себе место — мне уже начало казаться, что без «нормальных» документов провести меня домой «контрабандой» не смогут даже работники ASPCA. Толпа людей в зале, вопреки всем ожиданиям, никак не уменьшалась, и, как я ни пыталась, я все не могла определить, по какому принципу выбирают кварталы, куда направляются спасательные группы: то ли с севера на юг, то ли с востока на запад, то ли попросту наугад. Мой черед никак не приходил. «Следующий обязательно будет мой, — говорила я себе, — следующий будет мой». Наконец мое терпение истощилось, и я решила, что управлюсь сама — идти с официальной группой без нью-йоркских удостоверений мне показалось дополнительным риском.

Я прошла на восток, от Челси-пирс до Седьмой авеню, потом свернула на юг. Рюкзак бил меня по спине, а то, что в него не влезло, я наскоро утрамбовала в пакет из магазина. После трех дней непрерывной носки тот уже распадался на части, так что держать его приходилось двумя руками, чтобы ничего не растерять по дороге. Так я дошла до перекрестка Хьюстон и Седьмой авеню. Уже издали я увидела полицейский кордон: два молодых человека и один постарше, все в форме. То был первый пост, который охраняли не военные, и я восприняла это как добрый знак.

— Ваши документы, пожалуйста, — сказал офицер постарше. Я достала свои водительские права и чековую книжку с манхэттенским адресом. Коп сравнил их и пожал плечами:

— Мы никого не пропускаем без соответствующих документов.

— Умоляю! Я недавно переехала, поэтому у меня до сих пор нет нью-йоркских прав! Вы можете обыскать меня! Вы можете раздеть и обыскать меня! Можете связать меня, как Ганнибала Лектора, можете надеть на меня смирительную рубашку, но только пропустите! Я хочу к своим кошкам!!! Пожалуйста, сэр, ну пожалуйста, пропустите меня!!!

Они переглянулись. Все-таки они были полицейские, а не солдаты, и, в отличие от солдат, были местными. Это был их город. Я тоже жила в их городе, и мне нужна была их помощь. Даже одного взгляда на меня было достаточно, чтобы понять — угрозы национальной безопасности я не представляю.

Но был и приказ.

— Пожалуйста! — продолжала упрашивать я. — У моих кошек уже несколько дней нет ни еды, ни воды! Они умрут, если я не спасу их! Пожалуйста, помогите мне! Мне нужна ваша помощь! Изо дня в день я хожу сюда со всеми вещами. Я готова ходить и дальше, но вот дождутся ли они? Пожалуйста, сэр, пропустите меня!

Я готова была всплакнуть ему в жилетку, чтобы вызвать хоть каплю сострадания — не было ничего, к чему бы я не была готова прибегнуть в тот момент, но, к своему удивлению и унижению, поняла, что плачу по-настоящему. Я всхлипывала, а трое полицейских в смущении переминались с ноги на ногу, ожидая, пока я успокоюсь. Наконец один из них, тот, что помоложе, заговорил с легким испанским акцентом:

— У нас тоже есть кошки. И моя жена от них без ума. Да она меня просто убьет, если узнает, что мы не пустили девушку к ее котам.

Я с надеждой подняла на них глаза. Все решится сейчас. Неужели в конце концов удалось?

— Вот фото моих кошек, — решилась я предъявить доказательства, которые у меня были. Одной рукой обхватив пакет, я стала рыться в сумочке, извлекая на свет фотографии. — Это Скарлетт, это Вашти… а это самый младший — Гомер.

С привычным полицейским прищуром они пригляделись к фотографиям.

— Что-то маленький подозрительно выглядит, вам не кажется? — спросил тот, что постарше.

— Он слепой, — добавила я последний аргумент. — С ним могло случиться все, что угодно — если из окон вылетели стекла, Гомер не увидит, что туда прыгать нельзя, а я живу на тридцать первом этаже. Он, должно быть, очень, очень напуган. Вы можете представить себе, каково это — даже не видеть, а только слышать, что происходит нечто ужасное, а он — всего лишь кот.

Офицер постарше тяжело вздохнул и посторонился:

— Проходите, пожалуйста.

— Спасибо вам! — В порыве благодарности я сжала его руку в своих ладонях. — Спасибо вам! Спасибо вам! — поблагодарила я каждого офицера по отдельности. Затем подтянула лямки на рюкзаке, перехватила поудобней пакет, смахнула слезы и ступила за кордон.

— Vaya con Dios, — сказал младший офицер, когда я проходила мимо. Ступайте с Богом.

На пути из Уэст-виллидж до финансового района я в основном старалась идти по проулкам — я не знала, не ждет ли меня впереди еще какой-нибудь патруль, который проверяет документы перед тем, как пропустить дальше.

Оказалось, можно было не волноваться. Я прошла более трех миль и не увидела ни одной живой души — ни человека, ни машины, ни даже птички на дереве. Казалось, наступил апокалипсис и я осталась единственным живым человеком на Манхэттене. Я никогда не слышала и уж тем более не видела, чтобы нью-йоркские улицы пустовали. Каким бы спокойным ни был район, даже ночью на улице всегда был кто-то кроме вас: женщина, выгуливающая собачку, мужчина, доставивший продукты в круглосуточный магазин на углу. Нельзя было удалиться от центра настолько, чтобы не слышать и не видеть машин, пусть даже проносящихся, как кометы, где-то вдали.

Сейчас же не было ничего, кроме тишины. Дыма и тишины.

Небо до сих пор скрывалось за серой пеленой, и чем больше я приближалась к «Ground Zero», тем сильнее она сгущалась. В какой-то момент у меня запершило в горле и стали слезиться глаза. Спина и руки ныли так, что, казалось, еще немного, и они бросят поклажу. Однажды я и впрямь споткнулась и уронила пакет на асфальт. Разнесенный эхом стук от падения был оглушительным, будто выстрел из пушки, и, пусть я понимала, откуда он, мои ноги подкосились от испуга. Тишина вокруг была такой странной, что неестественным казался любой звук, нарушавший ее.

Пепел лежал повсюду. И чем дальше на юг я пробиралась, тем толще и гуще был его слой. Еще недавно зеленые листья деревьев и кустарников, когда-то нарядные витрины бутиков и кафе — все было серо-белым. Манекены — и те! — были настолько укрыты пеплом, что праздничная одежда на них уже была не видна и они казались нелепыми гипсовыми статуями.

Прошел час или около того, когда до меня стали доноситься звуки: натужный хрип грузовиков, металлические голоса раций и мегафонов и лай полицейских собак. Фотографии разрушений я видела по телевидению и в газетах, но, глядя в телевизор, даже вообразить себе было невозможно, насколько они были велики. То были акры искореженного металла и вздыбленного бетона, над которыми все еще поднимался дым, а кое-где на поверхность прорывались пожары. Среди курганов из металла и бетона виднелись темные точки — черные от копоти и мокрые от пота спасатели все еще не оставляли надежды отыскать среди развалин тех, кто чудом остался в живых.