Ножом по сердцу - Сара Дюнан

Что ж, нельзя не отметить, что в деле произошел определенный сдвиг.

Чего никак не скажешь о внешнем виде Килберна. По слухам, теперь это быстро развивающийся район, но, выходит, слухам доверять опасно. Насколько я могу судить, Килберн не изменился ни на йоту, все те же пробки на улицах, все та же грязь на Хай-стрит.

Но вместе с тем Фэрбрей-роуд все-таки меня изумила. Оказалось, что дома на ней и в самом деле очень хороши. Большинство с двойным фасадом, стоят такие явно немало. Даже аренда в этом квартале не всякому по карману. Белинде уж точно. Если только кто-то не оплачивал.

Номер 22, насколько можно судить по внешним признакам, был в данный момент необитаем. Шторы на верхних окнах задернуты, окна плотно закрыты. Должно быть, внутри духотища. Как и снаружи,

Я нажала на звонок и давила, пока не выдохлась. Никто изнутри на мой трезвон не откликнулся. Стекла в дверях были армированные, по улице шли спешившие домой люди, потому я решила обойти дом с тыла.

Там все оказалось намного проще. Тихо, никто не видит, дверь черного хода хлипкая: старое дерево, стекло и того древней. Обернув жакетом руку, я саданула в него локтем. И даже не порезалась, нащупывая внутреннюю задвижку.

Я вошла в темный коридор. Насчет воздуха внутри я оказалась права. Он был спертый, но не только в привычной духоте было дело. В нос мне ударил тошнотворный запах не убранного в холодильник мяса. От такого рода ароматов сжимаются сердца частных детективов, особенно если дело происходит в пустом доме пропавшего подозреваемого. Включив свет в холле, я двинулась прямо по запаху.

Он привел меня на кухню. Там жутко воняло, хотя и холодильник был пуст, и на поверхностях столиков пусто; оно и понятно, раз хозяйка убыла в Мексику. В конце концов я определила, что несет из-под стола: под ним у самой стенки стояла кошачья миска. Вполне вероятно, ее забыли опорожнить в последнюю минуту перед отъездом. Там оставалась примерно половина содержимого кошачьей жестянки. А если точнее, бурлила. Что-то знакомое было в этом колыхании. Черви. Они уже становятся чуть ли не символом всей этой истории. Так выползают улики.

По крайней мере, ясно было одно: придется надеть перчатки. Я вытащила пару пластиковых перчаток из сумки, натянула. Пальцы стали похожи на червяков в миске. Я подняла ее, вылила в раковину и до отказа отвернула кран с горячей водой. Оттуда повалил пар. Черви скрючивались, соскальзывая в сток. Я кинула миску в мусорное ведро, потом осмотрела две нижние гостиные и пошла наверх.

Вонь усиливалась, взвиваясь вверх по лестнице, мглой зависая в воздухе. По-прежнему ни малейшего признака кошки. Может, улизнула по кошачьим делам? Как-то не помнилось, чтоб она возникла у меня под ногами.

Поднявшись на второй этаж, я начала обзор с главной спальни. Двойная кровать была застелена, но посреди покрывала темнела небольшая впадина, как будто на кровать кто-то потом прилег. Рядом на полу валялось полотенце. На столике у кровати стоял стакан и пустой флакон из-под таблеток. Судя по этикетке, нембутал, выписан пятого апреля. Может, нечистая совесть не давала ей уснуть? В гардеробе я обнаружила элегантную одежду, отутюженную, аккуратно развешенную. Внизу стоял чемодан. Пустой. Но ведь у нее мог быть не один.

Дверь напротив, через площадку, вела в скудно обставленный кабинет. На письменном столе — компьютер. Я вспомнила про отпечатанные на компьютере послания в оздоровительный центр и стала искать по ящикам диски или обрывки бумаги, хоть что-нибудь. Ничего. Казалось, кабинет кто-то подчистил. Пришлось рыться в корзине для бумажных отходов. Хорошо, что та была металлическая, иначе сгорело бы все дотла. Мне повезло, она проделала это недостаточно тщательно. То ли уничтожала впопыхах, то ли не удосужилась проверить. Листки так плотно прилегали друг к дружке, что перекрыли доступ кислорода, не успело как следует разгореться.

Я подняла пару обгорелых листочков. Это были письма, написанные петлевидным почерком на чистой белой бумаге. Я поднесла один к свету. Обуглившийся край черными зализами наползал на слова:

…как я. Ты и так это знаешь, Морис. Мы оба знаем, каждый раз, стоит тебе прикоснуться ко мне. Я люблю тебя. Люблю больше, чем она, что бы ты ни говорил. Ей я ничем не обязана. Пойми это. Я сумею сделать тебя счастливым. Мне невыносимо представить себе, как ты живешь в том доме. В конце концов, это может только…

Тут фраза обрывалась, не потому, что листок обгорел, а потому, что был обрезан ножницами. Как можно было бы это завершить; «…истерзать», «…разрушить»?

За окнами небо разразилось дальним громом, и закачались деревья, предвещая скорый дождь. Я вынула из корзины другое письмо. Жуткое однообразие: любовь, невозможность существования, призывы уйти от жены. Чужие любовные письма — ничего нет более личного и более грустного. А тут дело обстояло совсем уж печально, поскольку наличие здесь целой пачки говорило о том, что тот, кому они были адресованы, вернул их назад. Когда? Лишь одна-единственная дата устояла в огне. 24 октября. Совсем незадолго до того, как Морис признался, что у него роман. Я заглянула в письмо снова, на сей раз меня интересовала конфигурация букв, не смысл. «М» и «а». Я уже, бесспорно, их видела. Высокое «м» — вверх-вниз, вверх-вниз — и кругленькое, как бисеринка, «а».

Представляю, какой неописуемый шок мог бы испытать Морис, если бы сам распечатал те, другие, письма и обнаружил, что слова, которые прежде воплощали любовь, горят ненавистью. Я кинула пачку обратно в корзину.

И почти в тот же момент услышала странные звуки — яростное, отчаянное царапанье где-то за лестничной площадкой. Я вышла из спальни. Напротив оказалась еще одна закрытая дверь. Я подошла к ней, прислушалась. Тихо.

— Эй! — громко сказала я, подавляя внутренний страх звуком собственного голоса.

В ответ дверь легонько вздрогнула.

Взявшись за ручку, я резко повернула. Дверь распахнулась, и в ту же секунду меня чуть не сшибли с ног два заряда. Первым был кот: вытараща глаза, он вылетел вон с такой скоростью, какую только позволяли ему развить его кошачьи лапы. Бедняга — видно, изголодался до такой степени, что способен был проглотить червяков. Вторым был замок. Сперва гниющие объедки, теперь фекалии — аромат заброшенности. Зверь понесся вниз по лестнице, оглашая дом голодными воплями. Я ступила в покинутую котом тьму.

На меня дохнуло сыростью и зловонием. Я сделала несколько шагов в поисках выключателя и угодила ногой в кучу кошачьего дерьма, безошибочно определив его по консистенции. Щелкнула выключателем. Где-то поблизости зажужжал вентилятор, но лампа так и не загорелась. Я как можно шире распахнула дверь. Свет с лестницы проник внутрь, выявив еще несколько кучек на полу и вроде бы груду одежды рядом с корзиной для белья. Перешагнув через нее, пробралась мимо душевой кабинки прямо к ванне. Над раковиной обнаружила выключатель, который на сей раз врубил освещение. Правда, лучше бы оно не врубалось.

По крайней мере стало ясно, почему кот не погиб от жажды. Напротив, он мог тут напиться вдоволь, но только не всласть. Вода в ванне была отвратительного темного цвета. В мозгу тут же возник образ посиневшей дамы из «Замка Дин», однако здесь окрас имел совершенно иную природу.