Кружево Парижа - Джорджиа Кауфман

class="p1">Он сказал мне «ты», и это очень теплое обращение подчеркнуло искренность его слов и заставило прислушаться.

– У нас мудрые обычаи. У них своя цель – помочь нам пройти траур. После установки камня траур заканчивается. Ты отметишь годовщину его смерти и зажжешь свечу, и так каждый год. Однако, – сказал он, рассматривая меня, – когда год закончится, траур нужно снять. Это ущербная расточительность, мы верим в жизнь. Роза, повесь зеркала на место и продолжай жить.

* * *

На следующий день, позавтракав, я завершила план могилы Шарля.

Даже простую плиту можно хорошо продумать – пропорции, надгробие, края, главное – детали. Я все продумала, но на установку не пошла. Это было выше моих сил.

Я старалась следовать советам герра Хоффмана и продолжать жить или, по крайней мере, работать. Мода снова претерпевала революционный сдвиг. Диор с «новым обликом» после войны стремился вернуть женщин к семейной жизни, женственности и кухне. Но сейчас шел 1958 год, и мы чувствовали новую волну энергии, поскольку поколение, выросшее в отзвуках войны, достигло зрелости. Моя первая поездка к Доне Апаресиде имела неожиданный, но длительный результат. Я, беременная, однажды перешла через горный перевал и все же едва смогла преодолеть на высоких каблуках вонючие лужицы в переулке, ведущем к дому медиума. И поклялась, что больше никогда одежда мне не помешает.

Я сосредоточилась на силуэтах, повторяющих контуры тела. Отказалась от складок и сборок, вырезая четкие контуры великолепно сидящего на фигуре платья А-line с расширением от талии, плеч и груди. Моя одежда стала удобнее. Чем больше я работала, тем больше проблем нужно было решить. Работая, я отгоняла горе. Иногда получалось.

В течение следующих двух лет я расширила бизнес за счет парфюмерии и косметики. Еще с той поры, когда я красила Грасе ногти перед походом к сеньору Малуфу, мой интерес и понимание макияжа переросли в страсть и неизбежно вошли в бизнес. Товары предназначались ориентированным на Запад состоятельным бразильцам. Они всегда привозили косметику из Парижа, Лондона, Нью-Йорка и чуть реже из Лиссабона, но у меня было предчувствие, что те времена прошли. Меня, иммигрантку, очаровывали яркий окрас птиц и цветов и пьянящие тропические ароматы, и я черпала в них вдохновение для своей линии.

Начала я с косметики, взяв за основу молоко кокоса и бразильского ореха, и стала давать названия местных цветов, птиц и драгоценных камней: тени для век «Аквамарин», «Изумруд» и «Жакаранда», губная помада «Китайская роза», «Момбин пурпурный», «Кофе Тукано».

Предчувствие меня не обмануло, я воспользовалась огромным спросом на красиво упакованную косметику с качеством импортных товаров, но не ценой. Я их рекламировала, посещая крупные города Бразилии, Чили, Аргентины, Венесуэлы и Колумбии.

То ли я как следует сосредоточилась на работе, то ли Шляйх окончательно исчез из моей жизни, не знаю, но дело росло и развивалось. Через три года я стала владелицей целой империи, набирая все больше менеджеров, маркетологов и модельеров, чтобы справиться с возросшим объемом работы.

Каждый день начинался и заканчивался одним и тем же ритуалом, который ты наблюдаешь сейчас, ma chère, подготовкой к выходу в свет. Три года я работала как проклятая и едва успевала передохнуть, не то что плакать.

Даже придумывая новые фасоны и косметику в ярком тропическом стиле с насыщенными мерцающими цветами, я продолжала ходить только в черном, как итальянская вдова, и благодарила Коко Шанель за изобретение маленького черного платья.

Все еще избегая зеркал даже на работе (сама наносила макияж, глядясь в зеркальце компактной пудры), чтобы оценить, как сидит платье на фигуре, мне нужно было потрогать его руками. В целом я пыталась создать стиль, максимально удобный для жизни. И не то чтобы я не обращала внимания на свою внешность, просто была в ужасе, как на меня подействовало отсутствие Шарля. Я смотрела за четкой линией карандаша для глаз, ровным слоем пудры, аккуратно нанесенной помадой, но с маленьким зеркалом всего лица я не видела.

А однажды, глядя в маленькое круглое зеркальце, увидела только искаженное, покрытое пятнами изображение. По лицу текли слезы, которые было невозможно сдержать, они застилали глаза, не давали ничего разглядеть, сводя на нет любую попытку. А поскольку выйти на люди без макияжа я не могла, то в отчаянии опустилась на мраморный пол ванной, тот самый, где стоял Шарль, когда брал мою коробку со снотворным из шкафа. Я стонала и выла словно одна из тех одержимых макумбейрас на пляже в новогоднюю ночь. Наверное, Граса все слышала, может, даже люди, проходившие мимо дома, тоже слышали, но она не пришла. Остановилась я только, ощутив холодный твердый пол ванной. Встала, умылась холодной водой и спустилась по лестнице.

Граса ждала меня на кухне, сидя за столом и потягивая воду из стакана. Завтрак меня ждал. Она встала и положила на тарелку теплую булочку (с тех пор, как Шарль научил ее печь бриоши и круассаны, они ей очень нравились) и поставила большую чашку кофе с молоком.

– Вы, наверное, проголодались, сеньора Роза.

Я проголодалась.

Она наблюдала за тем, как я ем, а когда закончила, сказала:

– Вам нужно отдохнуть от работы.

И протянула тарелку с двумя ломтиками огурца.

– Это для глаз.

Когда мы прибыли в «Риц» в Париже, портье сообщил, что мой заказ отменила мадам Фурнель. Я улыбнулась и заплатила носильщику щедрые чаевые, чтобы перенести чемоданы в другое такси.

– Как только тебе пришло в голову остановиться где-то еще? – укорила меня она, свесившись с лестницы, пока мы поднимались навстречу.

Когда я добралась до последней ступеньки, она распростерла объятия, и я в них утонула. Она сильно похудела, размера на три или четыре, и стала такой хрупкой, что казалось, я держу ее на руках. После объятий она взяла меня за руку. Граса стояла в стороне. Но в отличие от таможенников и таксиста, которые смотрели на Грасу, как на прокаженную, мадам Фурнель тепло ей улыбнулась.

– Мадлен, Граса, – торжественно объявила я. – Вы обе мои самые лучшие и близкие друзья.

Мадам Фурнель без колебаний отпустила меня и, схватив Грасу за руку, расцеловала ее в обе щеки. Я спала на своей старой кровати, а Граса в шезлонге в гостиной. Я приехала домой.

Париж, который я знала, вспоминался лишь сквозь призму работы, но с Грасой я открыла для себя галереи и магазины. Диор умер за год до Шарля, и несмотря на множество людей, которым он меня представил, друзей среди них не было. Конечно, я договорилась о встрече с Ивом Сен-Лораном – талантливым